— Назад, черт, — сказал Константин. — Вернись, откуда пришел. Больше не беспокой живых.

Маленький упырь шипел. Толпа замерла, ближайшие смотрели, застыв от благоговения. Упырь и священник долго смотрели друг на друга, сражались волями. Было слышно только булькающее дыхание умирающей женщины.

Внимательный человек заметил бы, что мертвец смотрел не на священника, а за него. За Константином одноглазая тень махнула большим пальцем, как человек, прогоняющий собаку.

Упырь зарычал, но тихо, ведь сила, что дала ему жизнь и дыхание, угасла. Он рухнул на груди матери. Никто не знал, чей выдох прозвучал последним.

Муж смотрел на трупы своей семьи, опустошенный, потрясенный и неподвижный. Но толпа не смотрела на него.

— Назад, — прошипел Медведь в ухо Константину. — Они считают тебя святым, сейчас не нужно перегибать. Чихнешь и испортишь все.

Константин Никонович, окруженный восторженными лицами, прекрасно знал это. Он перекрестил их, благословляя. А потом пошел по узкой улице во тьме, надеясь, что не споткнется о замерзший корень. Люди пропускали его, рыдая.

Кровь Константина пела от воспоминания о власти. Годы молитв, поиска сделали его изгоем, а этот демон мог сделать его великим среди людей. Он знал это. Хоть часть его шептала, что у демона его душа, Константин не слушал. Что хорошего сделала ему его душа? Но он прошептал невольно:

— Та женщина умерла для твоего представления.

Черт пожал плечами. Стороны лица со шрамами не было видно в темноте, и он казался обычным, кроме беззвучных босых ног. Он поглядывал на звезды.

— Не совсем мертва. Если я был рядом, никто не умрет спокойно, — Константин поежился. — Она будет бродить по улицам ночью, звать сына. Но это хорошо. Их страх разгорится сильнее, — он бросил косой взгляд на священника. — Жалеешь? Поздно, монах.

Константин молчал.

Черт прошептал:

— В этом мире все зависит от силы. Люди разделены на тех, у кого она есть, и у кого ее нет. Каким будешь ты, Константин Никонович?

— Я хотя бы человек, — пронзительно рявкнул Константин. — А ты — лишь чудище.

Зубы Медведя были белыми, как у зверя. Они сверкнули, когда он улыбнулся.

— Чудищ не бывает.

Константин фыркнул.

— Их нет, — сказал Медведь. — Ни чудищ, ни святых. Только разные оттенки, вплетенные в один гобелен света и тьмы. Чудище для одного человека — любимый для другого. Мудрые это знают.

Они были почти у монастыря.

— Ты — мое чудовище, черт? — спросил Константин.

Тень в уголке рта Медведя стала темнее.

— Да, — сказал он. — И твой любимый тоже. Ты это не различаешь, — черт поймал ладонями золотую голову Константина и поцеловал его в губы.

А потом пропал во тьме, хохоча.

8

Между городом и злом

Брат Александр покинул терем сестры перед рассветом. Москва вокруг него хмуро шевелилась. Гнев города и дикость сменились сильной тревогой. Дмитрий отправил на улицы всех, кого мог — солдат у ворот кремля, своего дворца, у домов бояр — но их присутствие только усиливало страх.

Некоторые узнавали Сашу, несмотря на время и его капюшон. Они когда — то просили его о благословении, а теперь глядели мрачно и уводили детей подальше.

Брат ведьмы.

Саша шагал, поджав губы. Может, монах получше стал бы думать о прощении, а не горевать из — за мучений сестры или своей утерянной репутации. Но, будь он монахом лучше, он бы остался в Лавре.