Селяне разом замолкли, потупились.

– Дык… это… пробовали… оставлять‑то…

– Ну и? – поторопила я.

– Уж больно тяжко для нашего брата…

– Караулить?!

– Караулить пиво да не отведать… – горестно признался Бровыка.

Тут уж я посмеялась от души.

– Ну, если дело только за этим… покараулю я ваши производственные площади одну ночку, так уж и быть.

– Ларька! Еще пять темного! – радостно заорал Колот, опасно клонясь влево. Бровыка вовремя поймал его за плечо и усадил ровно. – Ох, вы у нас прямо агромадную каменюку с души сняли, госпожа ведьма, потому как нашему заводику крупный заказ королем даден, а мы с этим шкодником ну никак в сроки уложиться не можем. Вы уж изловите его или припугните как, лишь бы вредить перестал, а мы в долгу не останемся.

– Ловлю на слове, – заметила я, допивая “Шмеля”. – Не люблю ходить в кредиторах.

– “Герольд”, – благоговейно объявил Колот, когда взамен пустых кружек перед нами поставили полные. – Темное крепкое пиво, все до капли идет за границу, поставляем его аж в три государства. В столице такого пива иначе как за валюту и не достанешь.

Мы звучно чокнулись, по деревянным бокам кружек потекла пена. Мне все больше и больше нравилось это уютное заведение, и даже картинки на стенах уже не казались такими аляповатыми – наоборот, они преисполнились смысла, глубокого, загадочного и непостижимого, как само состояние алкогольного опьянения.

За “Герольдом” последовало “Пенное” и “Застольное”, за ними – “Целебное”. После “Целебного” народу за столиком заметно прибавилось, да и братья начали обращаться ко мне почему‑то во множественном числе – “господа ведьмы”.

– Вот эт‑то пиво… – заплетающимся языком продолжал Колот, постукивая ногтем по краю кружки, – до того для организма пользительное, всякую хворь сни… ик!.. мает почище любого лекаря…

После чего долго пытался поймать кружку за ручку, но потом отчаялся и потребовал у корчмаря еще одну, как он объяснил, “посговорчивей”.

Я тем временем вела с Бровыкой научно‑теологический диспут о роли ведьм в экосистеме религии; причем я утверждала, что всех нас надо топить, а лучше – сжигать на кострах из осиновых дров, и даже предлагала совершить акт самоликвидации, а Бровыка со слезами на глазах уговаривал взять его в ученики.

Из пивной мы вышли обнявшись и зигзагами направились к заводу, поминутно спрашивая дорогу и тут же с нее сбиваясь. После многократных попыток нам удалось‑таки определить, какая из трех дверей ведет в цех, разобраться с неимоверно сложным устройством щеколды и попасть внутрь. Затем братья долго спорили, кто остается караулить, а я кокетливо отнекивалась и предлагала бросить жребий.

Последнее, что я помню, – это как Колот с Бровыкой безуспешно пытались убедить меня, что вон то маленькое серенькое, в большом количестве скачущее по стенам и потолку цеха, – не мракобесы, а безобидные зайчики… да, именно зайчики. Потом мы спели хором: “Ой, в лесу камыш квитнее…”, а петом мои новые знакомые куда‑то исчезли, а я вроде бы осталась караулить мракобесов, чтобы те не разбежались, иначе завтра нечем будет заправлять сусло…

Поутру выяснилось, во‑первых, что караулить я должна была не мракобесов, а шкодника, во‑вторых – пиво оказалось высшего сорта, ибо не оставило ни малейшего похмелья, как и воспоминаний о прошедшем вечере.

А в‑третьих… шкодник не счел меня серьезной помехой.

Акт вандализма был налицо.

Хмель ровным слоем устилал землю. На стене медом пополам с сажей была намалевана дикая харя, при взгляде на которую невозможно было удержаться от беспричинного смеха.