– Предоставьте все мне и А-2. Если это работа вымогателей… – он не хотел верить, что на Роу было совершено покушение. – Разумеется, мы заглянем в справочники по ядам, – сказал он, – хотя я уверен, что ничего не найдем…

– Меня это взбесило, – повторил Роу. – Сам ведь сказал, что они навели справки… и все же у него хватило наглости. – Тут ему пришла в голову новая мысль, и он взволнованно сказал: – Это был тот же самый яд, и все решили бы, что я покончил самоубийством – мне удалось сохранить немножко яда для себя.

– Если в вашей истории есть хоть капля правды, кекс был отдан по ошибке не тому, кому предназначался. Значит, нам надо найти того, кто должен был его получить. Тут потребуется самая обыкновенная слежка. А уж мы с Джонсом выследим, кого надо! Начнем с миссис Беллэйрс. Она подсказала вам вес, но почему она это сделала? Потому, что в темноте приняла вас за другого. Значит, между вами и им должно быть какое-то сходство. – Мистер Реннит переглянулся с мистером Джонсом. – Надо найти миссис Беллэйрс, а это нетрудно. Джонс этим займется.

– Легче всего мне разузнать о ней у «Свободных матерей».

– Я бы советовал предоставить это Джонсу.

– Там решат, что он наводчик.

– Клиенту не полагается самому заниматься сыском. Это неприлично.

– Если за всем этим ничего не кроется, – продолжал Роу, – они дадут мне адрес миссис Беллэйрс. Если же я прав, они попытаются меня убить, – хотя кекса у меня нет, но я знаю, что он был и что есть люди, которые очень хотели его получить. Джонсу тоже найдется дело: пусть охраняет меня.

Джонс беспокойно мял в руке шляпу и старался поймать взгляд хозяина. Он кашлянул, и мистер Реннит его спросил:

– Что вы хотите сказать, А-2?

– Так не пойдет, сэр.

– Почему?

– Унижает профессию, сэр.

– Я согласен с Джонсом, – сказал мистер Реннит.

Но, несмотря на Джонса, Роу добился своего. Он вышел на разбомбленную улицу и угрюмо двинулся вдоль развалин Холборна. В его одиночестве открыться кому-нибудь было все равно что найти друга. Прежде его всегда разоблачали другие, даже в отряде гражданской обороны; рано или поздно все выходило наружу, и он выглядел трусом. Просто не верилось, на какие проделки способна судьба, как далеко достигают сплетни, какая память у людей на имена. Теперь посреди этого странного, будто взорванного пейзажа, где лондонские магазины напоминали каменные макеты, похожие на развалины Помпеи, он чувствовал себя своим, он был частью этого разорения, потому что перестал быть частью прошлого; воскресных дней за городом, веселого смеха вечером на полянке, ласточек на телеграфных столбах, мирной жизни. Эти обломки вокруг были частью его души. Мирная жизнь кончилась внезапно 31 августа, у остальных людей она длилась еще год. Роу двигался с места на место, как камень среди других камней во время обвала, он стал неприметен, и порой в нем сквозь толщу раскаяния пробивалось какое-то смутное торжество, – он чувствовал себя, как леопард, который сливается со всеми другими пятнами на земной поверхности. Он не был преступником, когда убивал; это потом в нем стало расти сознание своей преступности. И то, что какие-то люди пытались убить его, человека, которому одним ударом удалось уничтожить красоту, добро и покой, казалось ему просто наглостью. Бывали времена, когда он ощущал в себе преступность всего мира, но внезапно, при виде чего-нибудь очень обычного: женской сумки, человека, поднимавшегося в лифте, фотографии в газете, – гордыня его покидала.