На мгновение Релкин оцепенел, пораженный глубиной ее темно-синих глаз и прелестью лица.

– Не знаю, – ответил он. – Не думаю, что оно вообще что-то означает. Просто так меня называли в Драконьем доме. Видишь ли, я сирота.

– А что значит сирота?

– Это тот, у кого нет ни отца, ни матери. Тот, у кого нет родителей.

Эль в его кружке был сладким и пился очень легко. Совершенно неожиданно для себя он почувствовал, как мир вокруг закачался. Он потряс головой, стараясь таким образом вернуть ей ясность. Иларин была все еще здесь, все еще улыбалась. Он выпил за ее красоту. Прошло некоторое время. Теперь она сидела очень близко от него.

– Мне сказали, что ты – солдат. Расскажи мне о своей жизни.

Ее глаза были такими привлекательными, таким бездонными. Его глаза остановились на темной загадочной ложбинке между ее грудей. Он почувствовал, как его голова загудела. Он желал эту женщину всеми фибрами своих души и тела. И она его тоже хотела или, по крайней мере, так казалось.

Манящие картины заплясали у него перед глазами. Ее большой бюст потяжелел. Темная мягкая ложбинка между ее грудей казалась ему привлекательнее всего в целом мире. Он поднял руку. Оттолкнуть ее? Или прикоснуться, а потом заняться с ней любовью? Релкин заколебался.

Внезапно перед его глазами всплыл образ Эйлсы – как проглянувшее из-за туч солнце в дождливый день. Эйлса была настоящей; Эйлса была его любовью.

Он ухватился за эту мысль. Эйлса была его истинной любовью. Он не сумел сдержать себя тогда, с Ферлой и с Лумби, но он нашел в себе силы, чтобы удержаться на этот раз. Тогда, в обоих случаях, ситуация была экстремальной, и этим он хотя бы частично себя оправдывал. Но теперь все было иначе, потому что теперь он знал себя и знал, что не должен этого делать.

Иларин продолжала сидеть рядом, она улыбалась, слегка наклонив головку, а ее темно-синие глаза притягивали юношу, как омуты. Иногда она говорила что-нибудь приятное и слегка соблазнительное. Но Релкин уже больше не поддавался. Его желание исчезло, как лопнувший мыльный пузырь. Он почувствовал, как высыхает пот у него на лбу и под мышками.

Он был неподвластен ее чарам. Он принадлежал Эйлсе.

Внезапно он почувствовал, что устал, очень устал. Дремота прогнала все его мысли. Он с трудом соображал. Дракон рядом уже похрапывал.

Релкин уснул.

Пришелец маячил на фоне неба, шагая широкими шагами в самом центре чудовищной бури. Черные и алые тучи сгрудились у него над головой, а почти непрекращающееся сверкание молний увенчало его серебряную голову алмазной короной.

На холмах Варона, за ущельем Хута он наткнулся на беглянку – на пирамиду бедняжки Харисии, поэтессы души и духа. Ее пирамида медленно тащилась через кристаллические холмы, которые были выше Пришельца, пожалуй, на сотню футов. Пирамида достигала разве что трети этой высоты, она ползла вперед под действием магического импульса Харисии.

Когда пришел первый сигнал тревоги, она была погружена в глубокую медитацию, и поэтому слишком поздно узнала о Пришельце. Когда опасность наконец-то разбудила ее, ее защищало только ущелье Хута. Она задержалась с отступлением, уверенная, что ущелье окажется непреодолимым даже для такого гиганта.

Синни подняли бурю, пытаясь защитить ее, но Пришелец пробился прямо через тучи и горячий ветер. Буря почти не замедлила его продвижение.

Харисия увидела Пришельца, когда тот вышел из-за ближайших кристаллических холмов. Она обратилась непосредственно к разуму, который контролировал монстра.

– Ваакзаам, ты вторгся в чужие владения, куда ты обещал никогда не вступать. Ты нарушил свою клятву.

– Ха! Помолчи о клятве! Вы нарушили свою клятву уже очень давно.

– Ваакзаам – некогда это имя сверкало славой.