Звезды, обращающиеся вокруг Гвоздя Небес: снежные облака, гонимые зимним ветром.

И святой аспект-император Трех Морей смотрит на мужской силуэт, но не может пошевелиться. Вращается сама твердь – как колесо свалившейся набок телеги.

Мужская фигура как будто все время оседает, ибо созвездия восходят над нею. Слышится голос, но лицо остается незримым.

– Я воюю не с людьми, но с Богом, – молвит оно.

– Однако погибают одни только люди, – отвечает аспект-император.

– Поля должны гореть, чтобы оторвать Его от земли.

– Но я возделываю эти поля.

Темная фигура под деревом поднимается на ноги, начинает приближаться к нему. Кажется, будто восходящие звезды подхватят идущего и унесут с собой в пустоту, однако он подобен сути железа – непроницаем и неподвижен.

Оно останавливается перед ним, созерцает его – как случалось не раз – его собственными глазами с его собственного лица, хоть и без золотящего львиную гриву его волос ореола.

– Тогда кому, как не тебе, и сжигать их?

Для шранков пищей служила земля, и потому страна была полностью опустошена. Нелеост погрузился в неестественную тишину, море с болотной усталостью лизало серые пляжи. Оно уползало в тусклые и призрачные дали, линия горизонта стиралась из бытия, так что само сущее без видимой грани сворачивалось в колоссальный свиток неба.

Не опасаясь за свой левый фланг, люди Кругораспятия пересекали южные болота края, прежде именовавшегося Аорси, – отчизны самой воинственной народности высоких норсираев. Эта провинция называлась Иллавор, и в древние времена она была покрыта лоскутными полями, на которых выращивалось сорго и другие неприхотливые злаки. Люди Ордалии постоянно замечали руины маленьких крепостей, рассыпанных по погубленной земле, которые в древности были лишь скотными дворами. До Первого Апокалипсиса в Аорси каждый дом служил укреплением. Здесь мужчины не расставались с мечами, женщины спали, положив рядом с собой лук. Здесь с малых лет учили способам лишить себя жизни. Народ этот звал себя скулсираями: стражами.

И теперь Великая Ордалия, поедая убитых на марше шранков, гнала Орду по пустоши, в которую шранки превратили землю. Нужны были новые названия, ибо отвращение и омерзение наполняли собой существующие. Есть шранков, иначе «свежатину» или «потроха», было все равно что есть помет, блевотину или даже что-то еще худшее. Айнонцы стали называть шранкскую мертвечину каракатицами – за гладкую кожу и бледность, a еще потому что, по их словам, от тварей пахло черными реками, протекающими по Сешарибской равнине. Впрочем, название это скоро попало в немилость. Невзирая на все преимущества, оно оказалось слишком мягким для того, чтобы передать все безумие поедания этих тварей.

Общеупотребительным в итоге сделалось «мясо», слово одновременно и функциональное, и разговорное, соединявшее в себе смыслы непристойности и назначения этого занятия. Есть – значит доминировать абсолютно, побеждать, как они хотели, без всяких условий. Однако в этом слове присутствовал и ужас, ибо ночные пиры Ордалии воистину были воплощением ужаса… дымящие яркие костры, грязные липкие тени, разделанные тела шранков, целые их туши, раскачивающиеся на веревках или сваленные в кровоточащие груды, кучи внутренностей посреди сальных черно-лиловых луж.

Никто не мог сказать точно, когда именно это случилось: когда пиршество превратилось в вакханалию, когда обед перестал быть простой последовательностью жевания и глотания и сделался занятием куда более темным и зловещим. Сперва только самые чувствительные души среди людей замечали разницу, слышали это рычание, постоянно исходившее из глубин собственных глоток, видели одичание, овладевавшее душами, – свирепый намек на то, чему все более и более подчинялись окружающие.