Примечание авторов:

* Венчание было, запись в церковной книге о сем была, а брака де-факто не было. После отъезда Ольги в Порт-Артур ее якобы супруг даже не вспоминал о своей жене.

** Родители Петра Ольденбургского были люди более чем приличные, отец Александр Петрович Ольденбургский свою жизнь посвятил, во-первых, военной медицине; во-вторых – искоренению в армейской среде гомосексуализма. Если в первом он весьма преуспел (при его содействии были открыты: Институт Экспериментальной Медицины, противочумная лаборатория в форте Александра I и Гагрский климатический курорт), то со вторым вышла досадная оказия. Судьба жестоко подшутила над Александром Петровичем – его главной неудачей в столь богоугодном деле являлся его же единственный сын Петр. Мать, Евгения Максимилиановна Ольденбургская (Лейхтенбергская) тоже не была обычной домохозяйкой или светской прожигательницей жизни. Для того, чтобы перечислить все ее добрые дела и попечительские должности в научных, культурных и благотворительных организациях, понадобится целая страница. И вот вдруг у двух таких замечательных людей сын вырастает полным моральным уродом. Наверное, природа на нем хорошенько выспалась, а не просто отдохнула.

*** вроде бы в нашей истории такое бывало и Ольга оплачивала карточные долги своего псевдосупруга.

Прикурив папиросу, Петр Ольденбургский огляделся по сторонам. Несмотря на заливающий все вокруг призрачный белесый свет белой ночи в этот слишком ранний (или поздний) час, улицы и Михайловская площадь, лежавшая прямо перед ним, были пустынны. Как там писал Пушкин (герцог был образованный человек): «Пишу, читаю без лампады, и ясны спящие громады пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла. И, не пуская тьму ночную на золотые небеса, одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса.»

Впрочем, улицы оказались не совсем пустынны. Вон в отдалении маются вышколенные извозчики, смеющие подъезжать ко входу в Дворянское собрание только для того, чтобы высадить или взять игрока – ой, простите, седока.

Герцог поднял руку, и, чуть повысив голос, произнес: «Эй, милейший!». Тишина в городе стоит такая, что эти негромкие вроде бы слова услышали – и одна из колясок, запряженная парой вороных коней, тронулась в его сторону. По сытым, блестящим бокам лошадей, мягкому ходу коляски и отсутствию обычного дребезжания колес по камням было понятно, что это коляска-люкс с воспетыми поэтом Северяниным эллиптическими рессорами и пневматическими шинами, в которой будто не едешь, а плывешь над землей. Полог над пассажирскими местами поднят, но это и понятно. Игроки, разъезжающиеся из Собрания в столь поздний час, совсем не желают, чтобы их лица срисовали (то есть запомнили) маячащие на каждом углу дюжие городовые.

Коляска остановилась прямо напротив герцога, и Петр Александрович доверчиво поставил ногу на приступку. Тут же он увидел, что там, внутри, уже сидят – и это двое очень хорошо одетых господ. Не успел он в ошеломлении дернуться, как в руке одного из них блеснуло вороненое тупое рыло автоматического пистолета Браунинга. Второй довольно вежливо произнес:

– Ну что же вы, Петр Александрович… Чего остановились? Лезьте, лезьте к нам внутрь, не смущайте городового и швейцара; а так, если что, то они вам не помощники, вы уж поверьте…

В такую ситуацию Петр Ольденбургский попадал первый раз и потому безропотно влез внутрь, удобно разместившись на мягком сиденье между двумя своими посетителями. Кучер цокнул на лошадей и коляска тронулась – действительно плавно, будто поплыла над землей.

– Господа… – через некоторое время выдавил из себя не на шутку напуганный герцог, нервно ерзающий на сидении, – могу поклясться вам чем угодно, но у меня при себе совершенно нет денег.