— Постойте, — сэр Роже встал. — Я, конечно, лицо не духовное, но разве не сам Господь сказал, что суббота создана для человека, а не человек для субботы?

Отец Симон посмотрел на него с сомнением.

— При чрезвычайных обстоятельствах я могу давать особое отпущение грехов, но в данном случае даже не знаю, имею ли я право…

— О, как мне это не нравится, — вздохнул сэр Баллард. — Дурной знак. Господь отвернулся от нас, мы теперь не можем отмечать посты и праздники.

Роже де Турневиль побагровел наблюдая, как мужество оставляет его товарищей, словно вино — разбитую чашу, но, овладев собой, громко рассмеялся и воскликнул:

— Разве не сказал Господь уверовавшим в него: «Ступайте по всему миру и проповедуйте слово Божее твари всякой… Я с вами во все дни до скончания века…» Возможно, в чем-то мы и согрешили, но грех этот, верую, нам простится. Не пристало христианину пресмыкаться во страхе — нужно стремиться выправить положение. Тяжко нам, да, но мы будем вознаграждены! Мы получим богатую дань, как согнем в дугу Версгорскую Империю, мы еще возрадуемся, увидя, как вылезут из орбит желтые глаза их Императора! И тогда ни у кого не повернется язык сказать, что не сам Господь Бог направил нас на этот путь. — Выхватив меч, блеснувший молнией в свете дня, сэр Роже поднял его над головой крестообразной рукоятью вверх и молвил: — Оружием моим, которое есть и знак креста, клянусь бороться до последнего вздоха во славу Господа! Этим клинком, я добуду победу!

Всеобщий торжествующий клич сотряс палатку, и только Томас Баллард по-прежнему был хмур. Сэр Роже наклонился к нему, и я услышал его свистящий шепот:

— И в доказательство своей правоты я, как собаку, убью каждого, кто вздумает мне перечить.

Ни о каких шутках не могло быть и речи.

Привели Бранитара.

— День добрый, — добродушно поприветствовал его барон. — Ты, Бранитар, должен помочь нам допросить пленных и разобраться в оружии и механизмах.

Версгорец гордо выпрямился и произнес:

— Не будем тратить время на слова. Убей меня и покончим на том. Я недооценил вас, и это стоило многих жизней моему народу. Больше от меня вы ничего не услышите.

— Ну, что ж. Я ожидал этого. Где одноглазый Губерт?

— Я здесь, сэр. Ваш старый добрый Губерт явился по первому зову своего господина. — Вперед выступил палач де Турневиля, подпоясанный прочной пенькой, в костлявой руке он сжимал топор. — Я как раз бродил тут, неподалеку, цветы искал для меньшей моей внучки. Да Вы ее знаете — прелестная златокудрая малютка, ее головку так бы украсил венок из маргариток! Думал найти хоть что-нибудь, напоминающее наши дорогие линкольнширские маргаритки, я бы сплел ей веночек. Да где уж там…

— Для тебя есть работа, — прервал его сэр Роже. — Этот синелицый вздумал упрямиться. Надо развязать ему язык. Как, сможешь?

— О, сэр! — Оценивающе обходя вокруг замершего пленника, Губерт с видом крайнего удовольствия громко причмокивал беззубым ртом. — Конечно, сэр. Да благословит Небо моего хозяина. Кое-что я прихватил с собой: тисочки, там, для пальчиков, щипчики и тому подобное. Это займет не много времени, все будет в лучшем виде, не извольте беспокоиться. Вот хорошо бы еще маслица. Я всегда говорил, что в холодный пасмурный день нет ничего лучше пылающей жаровенки с кипящим котелком масла. Лучше способа согреться не сыщете! О, сэр, на мой единственный глаз навернулась слеза благодарности. Да, сэр. Позвольте-ка взглянуть на него получше. Так… так-так… — Распоясавшись, он принялся хозяйственно обмерять пенькой Бранитара.