ГУРЕСУ-ГАДЗЫР, СТРАНА ЗВЕРЕЙ

Монах-путешественник Эварист Гюк, сочиняя свой книгу о Тибете в тишине монастырской библиотеки, пугал просвещенный мир «заразительными газами» высот Бархан-Будды. Китайцы и тибетцы в один голос тоже говорили о каких-то смертоносных испарениях «чжанци», которыми была окутана северная стена Тибета.

Но что это такое было на самом деле?

Несмотря на то, что путь на перевал был не так уж и крут, один из верблюдов каравана замотал косматой головой, захрипел, пена закипела на его пасти. Напрасно доблестный проводник Чутун Дземба понукал верблюда: животное упало замертво на гремучую каменную россыпь.

Пржевальский, Пыльцов, Иринчинов и Чебаев пошли по серому щебню, шатаясь и часто хватаясь за сердце. Так брели они к каменному венцу Бархан-Будды, и этот путь вознес их на высоту почти равную выси Монблана. Там они отдыхали, прислушиваясь к биению собственных сердец, сидя на обломках сиенитового порфира. Страшное синее небо висело над самой головой, облака остались внизу, и тень от них скользила по соленым болотам Цайдама. Одежда путников изорвана, к голенищам сапог пришиты куски звериных шкур. В этих чудовищных меховых лаптях люди спустились вниз, по южному склону Бархан-Будды.

Мечты сбылись! Ветер Тибета шевелил лохмотья их одежд, люди пили воду первой тибетской реки Номхон-Гол по ту сторону хребта и видели новую каменную стену – трехсотверстный угрюмый хребет Шургань-Ула.

Между хребтами Шургань-Ула и Баян-Кара-Ула простиралась одна из тибетских пустынь. В одном из ее углов мерцали вечным снегом вершины – начало великой цепи Куньлуня. Но Бархан-Будда и два его собрата – Шургань-Ула и Баян-Кара-Ула, несмотря на свою огромную высоту, совсем были лишены великолепного снежного убора. Это и был Северный Тибет, страна-загадка, овеянная пыльными бурями, где неистовый ветер поднимал с бесплодной земли даже камни.

Здесь Пржевальский пробыл два с половиной месяца, скитаясь по вознесенным к небу пустыням, в угрюмых горах, где до самых истоков Голубой реки (Янцзы) нельзя было встретить ни одного человека. Лишения были здесь суровым правилом жизни. Сухой помет – аргал на такой высоте горел очень плохо, вода закипала медленно, и люди не могли сварить себе обеда. Они разрывали руками полусырое мясо яка. В пищу шла также дзамба – поджаренный и размолотый ячмень. Спали вповалку на кошме, постланной прямо на снежную землю.

Хорошо еще, что здесь нельзя было погибнуть от голода. Пули из стволов штуцера Ланкастера находили косматых зверей плоскогорьев – яков у северных склонов скал, где они любили прятаться. Пуля пробивала толстую шкуру чудовища, и оно, издавая страшный рев, падало на колени. Часто охота на яков была очень опасной: раненый зверь кидался на стрелка.

При всех лишениях только это чуть обваренное сверху мясо яка было источником силы. Его ели на утренней заре, ели в полдень, после полудня, вечером и даже темной тибетской ночью, находя куски ощупью. Пржевальский ходил по следам зверей. Он наблюдал жизнь пугливых антилоп, куланов, тибетских волков и лисиц – «кярс». Зоологические коллекции пополнялись новыми шкурами. Двое казаков еле поднимали для просушки черную семипудовую шкуру яка.

1873 год Пржевальский встречал снова вдали от родины. На этот раз не было случайного празднества, тепла калганских комнат. Четверо русских и их знаменитый проводник Чутун-Дземба, никогда не расстававшийся с молитвенным барабаном, сидели вокруг скудного огня в юрте. Они сосредоточенно жевали жареный ячмень-дзамбу и хлебали холодную болтушку из муки.

23 января, преодолев на пути из Цайдама три горных перевала и пустыни, отклоняясь то вправо, то влево от главной тропы, они пришли на берег великой Голубой реки. Здесь Голубая, или Янцзы, звалась Муруй-Уб – по-монгольски и Дечу – по-тангутски. Говорили, что она скрывает в своих песках золото.