«Почему же яшероподобные создания не проявили ко мне особого интереса?» — удивился рандоматик. Осмелев, он подошел к массивному «барабану» машины, всматриваясь в мерцающую поверхность. Впрочем, сложно было определить, где именно начинается поверхность — и начинается ли вообще. Все поплыло перед глазами у Чейна, и он отпрянул от машины вероятности.

Туземец, пригласивший его в подземелье, неожиданно заговорил; голос ящероголового существа, хриплый и сопровождающийся раздражающими щелчками, оказался тем не менее вполне внятным:

— Надежды, которые ваши люди возлагают на эту машину, не оправдаются.

Скарн вскинул голову, с удивлением поняв, что туземец говорит на сол-амальгам — деловом наречии обитаемого космоса. Впрочем, в этом не было ничего особенно удивительного: за последнюю тысячу лет сол-амальгам не претерпел существенных изменений.

— Разве с ее помощью нельзя управлять вероятностью? — спросил Скарн.

— Только в негативном смысле. Подобно вам, мы пытались предотвращать образование новых звезд. Но машина способна только усиливать разрушительные последствия. Она не предотвращает образование новых звезд, а, наоборот, способствует ему. Идемте, покажу, как все происходит…

Он подтолкнул Скарна вперед. Когда оба нагнулись над испускавшей сияние машиной, рандоматик уловил резкий, напоминающий аромат сыромятной кожи запах инопланетянина. Внезапно Скарн почувствовал, что неудержимо падает, проваливается в пространстве между частицами света. Он понял, что покинул опустевшую планету, вырвался из власти огня.

Рандоматика несло через неведомые области пространства, разглядеть которые он оказался не в состоянии. Мимо проплыл силуэт одной из планет «Галактического колеса»; точно исполинские драгоценные камни, искрились на ее поверхности города, выстроенные для любителей острых ощущений. Население таких городов давно утратило интерес к стабильной жизни.

Планета растаяла во тьме позади. Скарн завис над необъятной равниной протяженностью во многие световые годы. Равнина изобиловала гигантскими символическими указателями и ориентирами непонятного назначения, потом исчез. Ни и они. Чейн снова услышал голос Маргариты Дома; председатель «Великого колеса» говорил невнятно, словно пытаясь преодолеть разделяющую их преграду.

— Ради Госпожи, Скарн! Возьмите же себя в руки! Играйте или выходите из игры! Играйте или уступите место другим. Постепенно Скарн снова начал различать контуры увенчанного куполом помещения.

Он потянулся к раздаточному механизму и вытянул карту, которую крепко прижал к груди.

Ему выпало Колесо. Колесо Фортуны.

Не было никакого сомнения в том, что изображение колеса несло в галактической игре под названием «конструкции» определенную смысловую нагрузку — как и в Таро. Правда, данная версия изображения отличалась гиперреализмом — возможно, это была фотография. Так или иначе, на картинке была изображена галактика в форме идеального колеса — возможно, подобное природное образование действительно где-нибудь существовало. Обод колеса был идеальным кругом, а восемь слегка изогнутых спиц сходились в подсвеченной ступице. Галактику окружали волнообразные символы, означавшие бесформенность космического пространства — то же самое, что в колоде Таро означает символ воды.

Стоило рандоматику взглянуть на карту, как очертания комнаты опять стали расплываться; на сей раз неосознанное стремление Скарна войти в карту оказалось совершенно непреодолимым. Пережитые ощущения и возникшие картины, как догадался Скарн, были следствием ходов, сделанных другими игроками. Но теперь, разыграв туза жезлов, профессор ощутил, что снова выходит за рамки игры уже благодаря своему собственному ходу.

Игра довела Скарна до состояния, когда он уже не мог управлять собой и своими ощущениями.