— Прошу прощения, сударыня, за столь фамильярное вторжение. Я не предполагал, что буду иметь счастье лицезреть вас. Я полагал, что вы в своем поместье, на своей земле…

— Вы верно выразились, назвав поместье землей, так как замка больше не существует. Поэтому мне пришлось вернуться…

Красивое лицо графа на мгновение омрачилось:

— Ах, так там тоже беспорядки… Увы, мы переживаем печальные времена. И все-таки позвольте мне выразить сожаление по поводу вашего возвращения. У вас была возможность свободно выехать из Парижа. Зачем же снова подвергать себя здесь опасности?

Жосс рассмеялся:

— До чего ж ты недогадлив! Неужели ты забыл, что мы женаты? Маркиза лишь пожелала воссоединиться со мной, вот и все…

Но Тильи не разделял веселости своего друга. Его лицо оставалось озабоченным.

— Я не вижу повода для шуток! Для госпожи маркизы было бы куда лучше отправиться в Англию или в Голландию и там дожидаться твоего приезда. Мы все уедем. Последние события пробудили в людях страх, и многие из моих знакомых сочли за лучшее закрыть свои дома и уехать.

— Страх? В твоих устах это слово звучит странно. И потом, просто смешно поддаваться панике из-за одного неприятного случая. Разве парижане, я говорю о людях достойных, а не о всяком сброде, — не возмущены тем, что произошло в Тюильри? Я знаю, что начат сбор подписей под протестом против действий мерзавцев двадцатого июня, и подписей становится все больше. К тому же Лафайет потребовал, чтобы Национальное собрание приняло меры против якобинцев. Всем известно, что беспорядки — это их рук дело. И потом, смелость короля произвела большое впечатление…

— Все это так, но ты ведь знаешь, мой друг, что королева никогда не примет помощь какого-то Лафайета — человека, которого она презирает. А армия марсельских бандитов, которая ускоренным маршем направляется к Парижу?! Это известные головорезы.

Поэтому люди разумные думают о том, чтобы найти убежище. Вот тебе свежий пример. «Деяния апостолов», наша любимая газета, с которой я имел удовольствие сотрудничать, закрывается. Ривароль уезжает в эмиграцию. Что же касается твоего соседа, Талейрана-Перигора, бывшего епископа Отейского, который только что вернулся из Англии, так он даже не стал распаковывать вещи.

— Он сразу же отправился в Лондон. Вполне понятно, что он не собирается здесь задерживаться. Но мой сладкоречивый друг, почему ты сам не уезжаешь?

— Это может произойти. Верньо меня к этому подталкивает.

— Верньо? Этот жирондист? Человек, поддержавший бунтовщиков, которому королевская семья обязана четырьмя часами страха и оскорблений? Что у тебя общего с подобным типом? — воскликнул Жосс, не пытаясь скрыть своего возмущения.

Тильи смахнул воображаемую пылинку со своего жабо и вздохнул:

— А что ты хочешь? Он меня любит. А ты же знаешь, как тяжело помешать людям любить тебя. И все-таки я не тороплюсь собирать вещи. Я слишком незначительная фигура, чтобы мной заинтересовались. И потом… Жизнь в Париже дарит столько удовольствий тому, кто умеет их искать. Поэтому сегодня вечером…

— Ты и в самом деле собирался пригласить меня на ужин? И куда же?

— В Пале-Рояль…

— К герцогу Филиппу, который весьма скоро будет именоваться просто Филиппом?

— Нет, не к нему, а к госпоже де Сент-Амарант. У нее самый лучший повар в Париже, а ее дочь Эмилия — самая красивая женщина в городе… Разумеется, после госпожи де Понталек, — галантно добавил граф, ослепительно улыбаясь Анне-Лауре и так пристально глядя на нее, что та покраснела.