|
Индейцы, ведущие оседлый образ жизни на западе и севере великой реки, занимаются главным образом сельским хозяйством и отличаются весьма кротким нравом, чего никак нельзя сказать об индейцах, живущих в саванне. Всегда готовые к грабежу, и по природной склонности и по необходимости, они не останавливаются ни перед предательством, ни перед убийством.
Удастся ли когда-нибудь укротить эти свирепые и непокорные племена? Удастся ли цивилизовать жителей равнин верхней Ориноко, как это удалось сделать с жителями льяносов? Кое-кто из миссионеров пытался этого добиться, но, увы, почти безрезультатно. Один из них, француз из иностранной миссии, уже несколько лет жил в этом диком краю. Были ли вознаграждены его мужество и вера? Удалось ли ему цивилизовать эти дикие племена и приобщить их к христианской религии? Смог ли мужественный пастырь миссии Санта-Хуана объединить вокруг себя индейцев, всегда упорно отвергавших любые попытки приобщить их к цивилизации? Но вернемся к господину Мигелю и его коллегам. Они отнюдь не собирались углубляться в эти отдаленные районы в сердце горного массива Рорайма. Однако, если бы этого потребовали интересы географической науки, они без колебаний двинулись бы к истокам Ориноко или Гуавьяре или Атабапо. Их друзья все-таки надеялись, — и не без оснований, — что вопрос будет разрешен на слиянии трех рек. Большинство, впрочем, считали, что спор будет решен в пользу Ориноко, которая, вобрав в себя три сотни рек и пробежав 2500 километров, разветвляясь на пятьдесят рукавов, впадает в Атлантический океан.
Глава II СЕРЖАНТ МАРСЬЯЛЬ И ЕГО ПЛЕМЯННИК
Отъезд нашего географического трио, исполнителям которого никак не удавалось настроить свои инструменты, был намечен на двенадцатое августа, в самый разгар сезона дождей. Накануне отъезда около восьми часов вечера двое путешественников беседовали, сидя в номере гостиницы «Сьюдад-Боливар». Сквозь открытое окно, выходящее на бульвар Аламеда, в комнату проникал легкий, освежающий ветерок. Младший из путешественников встал и сказал своему спутнику по-французски: — Послушай меня, мой дорогой Марсьяль, прежде чем лечь спать, я тебе напомню, о чем мы договорились перед отъездом. — Как вам будет угодно, Жан... — Ну вот, ты уже забыл свою роль! — Мою роль? — Да... ты должен говорить мне «ты»... — Верно! Черт меня побери! Но что вы хотите... Нет! Что ты хочешь? Я еще не привык... — Не привык, мой бедный сержант!.. Только подумай, что ты говоришь! Вот уже месяц, как мы покинули Францию, и ты все время говорил мне «ты», пока мы плыли от Сен-Назера до Каракаса. — Это верно! — вздохнул сержант Марсьяль. — А теперь, когда мы прибыли в Боливар, откуда должно начаться наше путешествие, которое сулит нам столько радости... А может быть, столько разочарований и горя... Жан произнес эти слова с глубоким волнением. Голос у него прервался, в глазах блеснули слезы. Но, увидев тревогу на суровом лице сержанта Марсьяля, он овладел собой и, ласково улыбнувшись, сказал: — А теперь, когда мы добрались до Боливара, ты забываешь, что ты мой дядя, а я — твой племянник. — Надо же быть таким тупицей! — воскликнул сержант, крепко стукнув себя по лбу. — Ладно, не огорчайся! Выходит, что не ты будешь приглядывать за мной, а я... Послушай, Марсьяль, ведь это же нормально, что дядя говорит «ты» своему племяннику? — Нормально. — И разве я не подавал тебе пример с самого начала плавания, обращаясь к тебе на «ты»? — Да. Значит, я должен звать тебя... — Малыш! — воскликнул Жан со всей энергией. — Да... малыш... малыш! — повторил сержант, и в его устремленном на племянника взоре светилась нежность. |
