— Хочешь, я буду дежурить у твоей двери? — спросил сержант.

— В этом нет необходимости. Мне ничто не угрожает.

— Конечно, но все-таки...

— Если ты будешь меня так баловать с самого начала, то тебе не удастся роль свирепого дядюшки!

— Свирепого! Разве я могу быть с тобой свирепым?

— Надо... Чтобы не вызывать подозрений.

— Жан, скажи, зачем ты решил ехать?

— Это мой долг.

— Почему ты не остался там, в нашем доме в Шантене, или в Нанте?

— Да пойми же, я должен был ехать.

— Разве я не мог один отправиться в это путешествие?

— Нет.

— Я привык идти навстречу опасностям, это мое ремесло. Я всю жизнь только это и делал. А потом, мне не страшно то, что опасно для тебя.

— Вот потому я и решил стать твоим племянником, дядюшка.

— Ах, если бы я мог спросить совета у моего полковника! — воскликнул сержант Марсьяль.

— Каким образом? — спросил Жан, нахмурившись.

— Нет... это невозможно! Но если в Сан-Фернандо мы получим точные сведения, если нам суждено его увидеть, что он скажет?

— Он поблагодарит своего старого сержанта за то, что он откликнулся на мои мольбы, за то, что он позволил мне предпринять это путешествие! Он сожмет тебя в объятьях и скажет, что ты выполнил свой долг, как я выполнил мой!

— Ну вот, — проворчал сержант Марсьяль, — ты этак из меня веревки вить начнешь.

— На то ты мой дядюшка. Но, повторяю, никаких нежностей на людях, не забывай этого.

— Не на людях... Это приказ!

— А теперь, мой милый Марсьяль, ложись спать, и спокойной ночи. Наш пароход отходит на рассвете, надо не опоздать.

— Спокойной ночи, Жан.

— Спокойной ночи, мой друг, мой единственный друг! До завтра, и да хранит нас Бог!

Сержант Марсьяль вышел, плотно закрыл за собой дверь, убедился, что Жан повернул ключ, закрывшись изнутри. Некоторое время он стоял неподвижно, приложив ухо к двери и прислушиваясь к словам долетавшей до него молитвы. Потом, убедившись, что юноша лег, направился в свою комнату и вместо молитвы повторял, ударяя себя в грудь: «Да!.. Да хранит нас Господь, потому что все это чертовски трудно!»

Кто были эти двое французов? Откуда родом? Что привело их в Венесуэлу? Почему они решили изображать племянника и дядю? Какова цель их плавания по Ориноко и где должно завершиться их путешествие?

Пока что мы не можем дать внятного ответа на эти вопросы. Это сделает будущее. Только в его власти удовлетворить наше любопытство. Однако из вышеприведенного разговора можно заключить следующее. Оба француза были бретонцы, жители Нанта. Это не вызывало сомнений. Гораздо труднее было определить, какие узы их связывали и кто такой полковник де Кермор, одно упоминание о котором вызывало у обоих такое глубокое волнение.

Что касается юноши, то на вид ему было лет шестнадцать — семнадцать, не больше. Он был среднего роста, но крепкого для своих лет сложения. Когда он отдавался своим привычным мыслям, лицо его становилось суровым и даже печальным; но мягкий взгляд, улыбка, обнажавшая мелкие белоснежные зубы, теплый цвет лица, покрывшегося загаром за время последнего плавания, делали его очаровательным.

Старший — ему было лет шестьдесят — являл собой воплощение старого служаки. Такие тянут солдатскую лямку до последнего. Выйдя в отставку унтер-офицером, он остался при полковнике де Керморе, спасшем ему жизнь на поле битвы во время войны 1870—1871 годов, сокрушительное поражение в которой положило конец Второй империи. Он был из породы тех славных Солдат, которые остаются в семье своего бывшего командира; ворчливо-преданные, они становятся правой рукой хозяина дома, нянчат детей, втихаря их балуют, дают им первые уроки верховой езды, сажая их верхом себе на колено, и первые уроки пения, обучая их полковым маршам.