Полковник об руку с женой и доктор с Вадимом Даниловичем тем временем прошли в дальнюю комнату, ту самую, где провел свои последние дни Николай Прознанский. Это была уютная, обставленная добротной мебелью и, в общем-то, обыкновенная комната студента. Два книжных шкафа, письменный стол, этажерка с экзотическими безделицами — камнями, раковинами, курительными трубками, портрет некоего импозантного мужчины с будто бы окаменевшим лицом, множество дагерротипов в рамках по стенам. У стены, противоположной окну, рядом с печным углом стояла заправленная металлическая односпальная кровать.

— Это комната Николая, здесь он находился во время болезни, здесь же мы его нашли в то утро… — голос Софьи Платоновны задрожал, она сделала судорожное движение и, поддержанная мужем, опустилась на стул.

На пороге появились понятые и околоточный. Они заглядывали через дверной проем, но внутрь не заходили, дабы не создавать лишней давки. Последовали привычные для этой процедуры вопросы: куда выходит окно, передвигалась ли кровать, курил ли покойный, какой табак, принимал ли Николай гостей в своей комнате? Шумилов, обойдя комнату по периметру, осмотрел окно, все еще закрытое на зиму, и присел к столу, собираясь приступить к составлению протокола осмотра и акта об изъятии личных бумаг покойного.

Его внимание привлек довольно большой, грамм на сто, конический пузырек темного стекла, аккуратно задвинутый за чернильный прибор на тумбочке у изголовья кровати и потому почти незаметный со стороны.

— Скажите, доктор, а что это такое? — Шумилов протянул Николаевскому находку. Врач аккуратно отвернул плотно притертую пробку и принюхался. Он не успел ответить, Софья Платоновна опередила доктора:

— Это пузырек с микстурой для Николаши, он ведь болел краснухой. Эту микстуру прописал Николай Ильич, и мы тщательно следили, чтобы она была принимаема вовремя. Молодежь, сами знаете, не очень-то аккуратна в этом смысле.

— И когда он принял ее в последний раз?

— Накануне с-с… — Софья Платоновна запнулась, — случившегося, то есть вечером семнадцатого. Мадемуазель Мари, гувернантка, подала их Николаше. Да вы у нее спросите.

— Видите ли, господа, — вклинился в разговор доктор, — должен заметить, что эта микстура совсем не похожа на ту, что я прописывал Николаю. У нее должен быть ярко выраженный травяной запах и вкус, а эта ничем таким не пахнет, убедитесь сами.

Шумилов взял у доктора склянку и осторожно понюхал содержимое.

— Да, действительно, никакого травяного запаха.

— Забери это для анализа, — распорядился Шидловский.

— Я сразу обратил внимание, что у микстуры нет присущего ей запаха. Да, сразу же, когда приехал утром восемнадцатого, — продолжал доктор.

— И тогда я забрала пузырек в свою комнату. — Софья Платоновна говорила словно через силу, было видно, что каждое слово ей дается с трудом.

«Это жестоко — заставлять мать переживать все заново, когда сына едва успели похоронить», — думал Алексей Иванович, но это были те сантименты, которые он никогда бы не осмелился повторить вслух. Вместо этого Шумилов спросил:

— А почему вы, Софья Платоновна, забрали пузырек в свою комнату? Почему просто не выкинули?

Женщина мелко затрясла головой, кудри, небрежно уложенные в прическу, казалось, были готовы сейчас рассыпаться:

— Я не знаю, не знаю!.