Особенно интересен в этом случае дневник французского офицера, содержавшегося вместе с конфедератами в Польше и с конфедератами отправленного в Сибирь.

Когда его провозили через Казань, он уже застал там многих из пленных конфедератов и в том числе графа Петра Потоцкого и других, которые содержались в Казани уже около года. Автор дневника был отправлен в Сибирь в числе 152 пленных. Бывший тогда в Казани губернатор Самарин хотел не отсылать их в Сибирь, а оставить в этом городе, но один русский князь, об имени которого автор дневника умалчивает, чтобы «пощадить честь» этого князя, вследствие ссоры с Потоцким и по неудовольствию на Самарина, донес об этом в Петербург, жалуясь, что губернатор не буквально исполняет предписания правительства, и пленных выслали в Сибирь.

Французские офицеры отправлены были в Сибирь потому, что тайно сносились с казанскими татарами и через них думали освободиться из плена.

Многие из пленных конфедератов впоследствии, когда Казани угрожала опасность от Пугачева, служили, как говорит автор дневника, из-за денег, и казанские власти образовали из них особенный отряд улан, которые и должны были с прочими войсками защищать город от самозванца.

Всем известно, какую роль играл молодой Пулавский у Пугачева после того, как бежал из Казани, где он жил пленником, и при появлении самозванца вошел в тайные сношения с казанскими татарами, при помощи коих и, как говорят, при содействии жены казанского губернатора, готовил для Пугачева запасы оружия и пороха, и потом помогал ему своими советами в качестве секретаря. Вообще пленные конфедераты имели немалое значение в смутное для России время пугачевщины: то как агитаторы народных масс, то как советники самозванца, усмирявшие иногда дикие порывы его грубых атаманов и полковников.

Воротимся в злополучную Польшу, которую мечтал возродить дядя Елены.

Вслед за Краковом отняты были у конфедератов и остальные крепости. Много мужества показали поляки при защите Тырняка, но все было бесполезно. Личное мужество и благородство одних не могли спасти нацию, когда другие губили и продавали ее. В самом Тырняке открыт был заговор между офицерами, которые намерены были предать крепость неприятелю. Два главных изменника осуждены на смерть, но один из них бежал в то самое время, когда его вели на казнь. Его преследовал комендант крепости, настиг вблизи русского отряда, схватил и привел на место казни.

Но Тырняк, как и Краков, не мог устоять против русских: монастырь, костел, башни – все было разрушено, и крепость представляла груды пепла и развалин. Гарнизон ретировался в наскоро сделанные ретраншементы. Но скоро и там нельзя было укрыться: все было сожжено и разбито, так что конфедераты стояли перед русскими, ничем не защищенные, как в открытом поле. Но и здесь они не уступали, отражая все усилия русских выбить их из позиции. Русские двинули к Тырняку все, что имели лучшего – и все напрасно. Солдаты этой маленькой крепости проникнуты были одним духом – умереть, но не сдаваться. Подозревая, что офицеры желают сдаться на капитуляцию, солдаты сами избрали себе командиров и торжественно поклялись стоять до последней возможности. Но наконец и они уступили, когда узнали, что кроме русских вблизи находятся еще австрийские войска.

У патриотов, таким образом, стало еще одной крепостью меньше.

Дольше других Пулавский-старший отстаивал свою независимость. Когда Виомениль и Шуази овладели Краковом, Пулавский отважился на все меры, чтобы только подать помощь теснимому со всех сторон гарнизону этой крепости и, не располагая сам значительными силами, умел поддерживать мужество патриотов. Ему помогал во всем Коссаковский, еще так недавно наделавший столько шуму по Литве и по всей Польше. Но русские силы были слишком велики, а все население было равнодушно, даже враждебно к конфедератам, тогда как русские действовали как полные господа в Польше: за них были и король и королевское войско, их же руку держал отчасти и народ, не наученный историей любить панов, а с ними вместе и конфедератов.