— Хорошая дочь, ласковая, добрая, такая миленькая… — Он вздохнул. — Она была помолвлена с Эмилио, мы в сентябре собирались сыграть свадьбу. Потом начала кашлять, и…

Мужчина утер нос и приосанился.

— И они согласились взять тебя вместо Миранды. Мою последнюю дочь. Последнюю…

И, спрятав лицо в ладонях, отец разрыдался.

Но у Тиццаны не было времени утешать распустившего нюни пьяницу. Самое главное сейчас — получить свободу. И оковы напомнили девушке еще кое о чем — об аргументе, против которого отец не сможет возразить.

— Папа, — сказала она, — а как же?..

Он поднял голову, увидел поднятые руки и подошел к дочери. Из нескольких ключей на цепочке выбрал один и попробовал вставить в замок на левом запястье. Ключ подошел.

— Милая моя. Такая хорошенькая.

Девушка знала, что отец по-прежнему бормочет о ее мертвой сестре. Саму Тиццану никто не назвал бы хорошенькой. А если она когда-то и была милой и неиспорченной, все закончилось тогда, в полнолуние после ее первой менструации, когда девушка обнаружила…

— Отец, — тихо произнесла она, в то время как тот потянулся ко второму замку. — Ты же знаешь: я не могу выйти замуж.

Она подняла руку и, когда цепь соскочила, потрясла ею.

Мужчина наконец соизволил отвлечься от воспоминаний о мертвой дочери и обратить внимание на живую.

— Почему? Из-за проклятия, поразившего тебя в горах? — Он рассмеялся, и горьким был этот смех. — Каждая семья на этом чертовом острове проклята! Все здесь с самого рождения обречены жить в этом мире боли.

Он поднял упавшие оковы и потряс перед девушкой.

— Кроме того, всякий муж должен привыкнуть к тому, что его жена бывает несколько не в себе раз в месяц. Эмилио Фарсезе придется смириться с твоими странностями. И приковывать тебя цепями, как это делаю я!

Он снова расхохотался резким, неприятным смехом, затем отступил назад. Тца быстро вскочила на ноги, проскользнула мимо отца и бросилась к лестнице и наверх. Он следил за ней, не сделав и попытки остановить.

— Давай! Беги, Тиццана! Беги в маки и питайся там кореньями в своей пещере. Давай! Смешай имя Маркагги с грязью. Ты уже связана обязательствами и должна выйти за Эмилио. Если же убежишь, Фарсезе получат здесь все. Дом, нашу землю, твоих любимых коз. Все!

Мужчина наклонился, подхватил бутылку, вытащил зубами пробку и жадно припал к горлышку.

— Все! — крикнул он, разбрызгивая вино.

Ужасный смех отца преследовал девушку, пока та поднималась по лестнице, хватала шляпу, пращу и сумку, открывала дверь и даже когда уже выбежала на мощенную булыжником улицу.

Она не пробежала и пяти шагов, когда вдруг что-то теплое и влажное ткнулось в ладонь.

— Коломбо! — радостно крикнула Тца, стиснув морду пса и нагнувшись, чтобы обнять лобастую голову.

Большой розовый язык тут же облизал ее лицо; из огромной пасти неслось приветственное повизгивание. У пса в роду были волки, хотя в шерсти преобладал не серый, а черный и рыжий. Морду посеребрила седина — Коломбо, ровесник девушки, пребывал в почтенном для горных собак возрасте. За проведенные вместе годы он, помогая хозяйке охранять стадо, прогнал множество своих дальних родственников; сражался с дикими кабанами, и все его тело носило следы ран и укусов. Двигался пес уже не так быстро, как раньше, но люди до сих пор, повстречавшись с Коломбо на улице, спешили перейти на другую сторону. Они осеняли себя крестным знамением, завидев его глаза с красными прожилками. Однако же, проведя ночь под дверью, за которой томилась его хозяйка, он был смирным и ласковым, словно щенок.

— О Коломбо! — выдохнула девушка и уткнула лицо в его мохнатую шею, вдыхая такой родной запах.