Теперь я понял испуг человека, утром продавшего мне виноград на обочине дороги: мой странный вид мог обескуражить и поразить любого. Я и в самом деле едва себя узнавал. Узнают ли меня моя жена и Гвидо? В этом я сильно сомневался. От этих мыслей мне стало так больно, что на глаза навернулись слезы. Я торопливо вытер их.
– Право же, Фабио! Будь мужчиной! – сердито сказал я себе. – В конце концов, какая разница, черные у тебя волосы или седые? Неважно, как меняется лицо, лишь бы сердце оставалось прежним. Возможно, на какое-то мгновение твоя любовь побледнеет, увидев тебя, но, когда она узнает о твоих страданиях, не станешь ли ты ей дороже прежнего? Разве одно ее нежное объятие не вознаградит тебя за все прежние мучения и не сделает вновь молодым?
Выведя себя таким образом из состояния подавленности, я быстро переоделся в наряд неаполитанского ныряльщика за кораллами. Брюки оказались очень просторными, и в них очень кстати нашлось два глубоких кармана, куда легко поместились кожаные мешочки с золотом и драгоценными камнями, которые я взял из разбойничьего гроба. Когда мой торопливый туалет был окончен, я снова посмотрел в зеркало, на сей раз чуть улыбнувшись. Я и вправду очень сильно изменился, но, в конечном итоге, выглядел не так уж и плохо. Яркий рыбацкий наряд прекрасно мне подошел. Красная шляпа лихо сидела на белоснежных кудрях, густо ниспадавших мне на лоб, а осознание становившегося все ближе счастья придавало моим запавшим глазам часть былого бесшабашного блеска. К тому же я знал, что мне недолго оставаться в столь измученном и жалком виде. Отдых и, возможно, перемена обстановки, несомненно, вернут моему лицу прежнюю округлость и свежесть, даже мои белоснежные кудри обретут свой первозданный цвет – такое случалось. А если они так и останутся седыми? Что ж, есть многие, кто по достоинству оценит этот особый контраст между лицом молодого человека и волосами старика.
Закончив переодеваться, я отпер дверь душной комнатки и позвал старьевщика. Он подошел, шаркая ногами и наклонив голову, но, приблизившись ко мне и подняв взгляд, восхищенно всплеснул руками и воскликнул:
– Пресвятая Дева! Какой же вы красавец – прямо загляденье! Эх-хех! Святой Иосиф! Какой рост, какая стать! Жаль, что вы старик, наверное, в молодости вы были недюжинной силы!
Полушутя, только чтобы подтрунить над его замечанием касательно моей физической силы, я до самого плеча закатал рукав куртки, небрежно бросив:
– О, что до силы, то во мне ее еще немало осталось! Сами видите.
Он уставился на меня, коснулся моей руки пожелтевшими пальцами и, словно вампир, стал с интересом и удивлением ощупывать мои мускулы и со слезливым, почти детским восхищением приговаривать, бормоча себе под нос:
– Чудесно, чудесно! Как железная, подумать только! Да, да. Вы легко могли бы убить любого. Ах, когда-то и я был таким же сильным. Умел как следует орудовать шпагой и саблей. Хорошо закаленным острым клинком я мог разрубить сложенный в семь раз кусок шелка, не оставив ни одной нитки. Да, как масло резал! Вы бы тоже так смогли, если бы захотели. Вся сила в руке – в верной руке, что убивает одним ударом.
Он пристально посмотрел на меня своими маленькими мутными глазками, словно ему не терпелось побольше узнать о моем характере и темпераменте. Я внезапно отвернулся от него и показал на брошенную мной прежнюю одежду.
– Знаете, – небрежно сказал я, – можете забрать ее себе, пусть она и стоит немного. Да, вот вам еще три франка за какие-нибудь носки и башмаки, которые, уверен, у вас для меня найдутся.
Старик в восторге стиснул руки и начал рассыпаться в льстивых благодарностях за неожиданную прибыль, призывая всех святых в свидетели того, что он сам и все закрома его лавки к услугам столь щедрого незнакомца. Он тотчас разыскал то, что я просил. Я обулся и встал, полностью экипированный и готовый отправиться к своему дому, когда мне заблагорассудится. |