— Кто здесь сегодня? Кто здесь? Пусть представятся снова — я не люблю незнакомых! Говорю вам, я не люблю незнакомых! — твердил он.

Хотя миссис А. предупреждала, что никаких физических явлений нам наблюдать не удастся, время от времени в полумраке комнаты вспыхивали мерцающие огоньки, размером не более пульсирующих искорок светлячков; оба мы, Перри Мур и я, чувствовали пальцами вибрацию стола. Примерно в то время, когда «Уэбли» уступил место духу жены судьи Т., температура в комнате, казалось, внезапно упала, и я помню, что меня охватил страх, — но это продолжалось одно лишь мгновение, и вскоре я снова пришел в себя. (Доктор Мур утверждал, что не заметил никакого изменения температуры, а судья Т. был после сеанса так ошеломлен, что его спрашивать было бесполезно.)

Сам сеанс похож на остальные, на которых я присутствовал. Дух — или голос — заявил, что он и есть покойная миссис Т.; этот дух обратился к здравствующему супругу с весьма странною, исполненною напряжения настоятельностью, так что присутствовать там было весьма неловко. Вскоре судья Т. расплакался. Его изборожденное глубокими морщинами лицо было мокро от слез, как у ребенка.

— Ну, Дэрри! Дэрри! Не плачь! Ах, не плачь! — произнес дух, — Никто не умер, Дэрри. Смерти не существует. Не существует!.. Ты меня слышишь, Дэрри? Отчего ты так испугался? Так расстроился? Не надо, Дэрри, не надо! Дедушка, и Люси, и я — мы все здесь вместе, и мы все счастливы! Взгляни, Дэрри! Будь мужествен, мой дорогой! Испугался, бедный мой! Мы так и не узнали друг друга, да? Мой бедный, мой дорогой! Любовь моя!.. Я видела тебя в огромном прозрачном доме, огромном горящем доме; бедный Дэрри, мне говорили, ты болел, ослаб от жара; все комнаты в доме были объяты пламенем, а лестница сгорела дотла, но по ней двигались фигуры, Дэрри, вверх-вниз, бездна народу, и среди них — ты, милый; спотыкался со страху — такой неуклюжий! Ну взгляни же, мой милый, прикрой глаза рукой, и ты увидишь меня. Дедушка помог мне — ты знал об этом? Произнесла я перед кончиной его имя? Милый, дорогой мой, все произошло так быстро — мы так и не узнали друг друга, правда? Не будь строг с Энни! Не будь жесток! Дэрри! Отчего ты плачешь?

Понемногу голос духа становился все тише, а может, что-то испортилось и каналы коммуникации были уже несвободны. Повторы, невразумительные обрывки, бессмысленные призывы: «Милый! Милый!» — которых, казалось, были не в силах унять ответы судьи. Дух говорил о своей могиле, о путешествии в Италию много лет назад, об умершем или неродившемся ребенке, снова об Энни — очевидно, дочери судьи Т.; но из словесной мешанины не всегда удавалось извлечь смысл, и, когда миссис А. внезапно пробудилась от транса, это было большое облегчение.

Судья Т. поднялся из-за стола в сильном возбуждении. Он хотел вновь вызвать дух — он не успел спросить жену о самом главном; его захлестнули эмоции, и ему трудно было говорить, прервать монолог духа. Но миссис А. (которая выглядела удручающе усталой) сказала ему, что в эту ночь дух уже не вернется и не следует даже пытаться вызывать его снова.

— Мир иной подчинен своим законам, — произнесла миссис А. тихим, шелестящим голосом.

Вскоре после 9 ч. веч. мы покинули миссис А. Я тоже был в полном изнеможении; я и не предполагал, что происходящее так захватит меня.

Судья Т. тоже остановился в «Монтегью-хаузе», но после сеанса он был слишком расстроен, чтобы разделить с нами трапезу.