— Я желаю вам приятно провести вечер, синьор и синьора Торризи, — именно этими словами Элена сопроводила знаки внимания.

Мариэтта затаила дыхание, и, вероятно, не она одна, поскольку другие, а народу здесь было более чем достаточно, были изумлены не меньше этой беспрецедентной сценой обмена любезностями на глазах почти у всей Венеции. Доменико, который оставался безмолвным еще секунду или две, потребовавшиеся ему для того, чтобы прийти в себя, вперив в Элену жесткий взгляд своих серых глаз, поклонился ей в ответ в полном соответствии с этикетом.

— Мы рады приветствовать вас, синьора Челано.

В этот момент Элене подали оброненный ею веер. После этого синьора Челано и чета Торризи разошлись по собственным ложам. Как только Мариэтта опустилась в позолоченное бархатное кресло в своей ложе, она устремила взгляд, полный признательности, Доменико.

— Я благодарна тебе за это маленькое проявление учтивости на лестнице. Но сама Элена, наверняка, благодарна тебе еще больше.

— Я не желаю обсуждать это, — холодно и отстраненно произнес Доменико.

Мариэтта закусила губу: Если бы Доменико знал, какие страдания выпали на долю несчастной Элены, он не стал бы корить себя за те несколько слов вежливости, которые этикет обязывал его произнести там на лестнице. Филиппо обращался с ней отвратительно. Интимная жизнь двух супругов превратилась в сплошной кошмар. Обычно Филиппо без стука заявлялся в ее спальню, жестоко и эгоистично овладевал ею, после чего начинались вошедшие у него в привычку укоры и упреки в ее бесплодности и никчемности. Раз или два он доходил до того, что чуть было не задушил ее в припадке своей безудержной ярости, и она была вынуждена долго скрывать синеватые кровоподтеки на шее, повязывая пышные газовые шарфики. А другие дамы, не зная и не ведая, в чем было дело, приняли это за новую моду и стали подражать ей, повязывая себе такие же, и не прошло и месяца, как этот аксессуар стал криком сезона, и Элена в очередной раз подтвердила свою репутацию законодательницы мод. Вскоре дверь ложи раскрылась, и Доменико поднялся, чтобы приветствовать своих друзей, которых он пригласил сюда на вечер. Мариэтта вздохнула с облегчением при мысли, что ей более не придется сегодня вступать в очередную, не очень приятную перепалку со своим супругом. Небольшое происшествие, случившееся в опере позже, явно не располагало к тому, чтобы она продолжала дуться на Доменико. А произошло следующее: как обычно, галерка были битком забита пришедшими в оперу гондольерами, которым дозволялось бесплатно присутствовать на спектаклях в ожидании своих хозяев или тех, кто нанял их на этот вечер. И именно в этот вечер на них вдруг нашла охота посоревноваться в вокальных талантах с певцами, занятыми в сегодняшнем спектакле и выступавшими на сцене. Среди гондольеров оказалось достаточно много обладающих на самом деле прекрасными голосами, и каждое соло превращалось здесь, в дуэт, что вызывало восторг публики и гром аплодисментов — эти вокальные наложения явно пришлись по вкусу большинству. Все это делалось не ради того, чтобы унизить певцов или вызвать скандал, а из самых что ни на есть добрых побуждений, и в конце спектакля публика поднялась со своих мест, чтобы стоя поблагодарить виновников этой столь удачной импровизации, и даже сами певцы, стоя на сцене в свете ламп, отвешивали низкие поклоны тем, кто подпевал им с галерки.

Элена аплодировала не только певцам, но и своему личному успеху, которым ознаменовался сегодняшний вечер для нее, она устремила взор в ложу Торризи. Хотя она и не могла видеть лица Доменико из-за женщин, которые оживленно болтали с Мариэттой, она не сокрушалась по этому поводу. Элена испытывала огромную благодарность к этому человеку за то, как он обошелся с ней перед спектаклем во время их неожиданной встречи на лестнице. Несмотря на то, что он одарил ее довольно колючим взглядом, она чувствовала, что этому человеку присуще врожденное чувство справедливости, и она была счастлива, что будущее ее дочери вверено в столь надежные руки.