— Ах ты, моя ревнивица! Не думал, что ты так кровожадна!

— Надеюсь, мне не придется все же прибегать к решительным мерам. — Полли улыбнулась. — Между прочим, герцог Букингемский, с тех пор как прибыл сюда из своего поместья два дня назад, не сказал мне и двух слов. Я веду себя так, словно наши отношения ничто не омрачило, однако он ничего не забыл, я знаю это. Вы не обратили внимания, как смотрит он на меня иногда?

Николас действительно замечал тайные похотливые взоры герцога, которые тот бросал время от времени в сторону госпожи Уайт, и понимал, что Джордж Виллерс не оставил своих надежд. И все-таки причин для особого беспокойства лорд Кинкейд не видел.

— Не думаю, чтобы герцог был опасен для тебя, — сказал Николас. — Он быстро забудет свое огорчение, если ты будешь обращаться с ним с обычной светской любезностью, и найдет себе другой объект обожания.

Полли пожала плечами. Она не была уверена в этом. И все же думать о грустном ей не хотелось. Да и к чему грустить, если в целом все было прекрасно. Здесь, в Уилтон-Хаусе, время бежало незаметно. Развлечения следовали одно за другим: маскарады, балы, игра в теннис, соколиная охота… Кроме того, господин Киллигрэ ставил от случая к случаю небольшие пьесы для увеселения его величества, и Полли, конечно, принимала в них участие, что было для нее совсем необременительно.

В присутствии посторонних Николас обращался с ней с небрежной светскостью, зато когда они оставались наедине… Полли улыбнулась. То, что происходило за закрытыми дверями его спальни в западном крыле дома, не касалось никого, кроме них двоих. Когда слуга лорда Кинкейда заставал поутру госпожу Уайт спящей в постели его господина, то, проявляя невозмутимость и благоразумие, никогда не выказывал ни малейшего удивления.

Полли думала о том, что нелепо иметь две отдельные комнаты — для нее и Ника, если они все равно живут вместе. Подобный практицизм объяснялся ее жизнью в городских трущобах, с которой, слава Богу, она давно уже рассталась.

Хотя Николас, воспользовавшись гостеприимством графа Пемброука, поселился в Уилтон-Хаусе, своих лошадей он оставлял в близлежащей деревне, чтобы не обременять графа еще большими расходами. Полли была рада этому обстоятельству, позволявшему ей без свидетелей обучаться верховой езде, что не всегда сопровождалось успехами.

Отправляясь на прогулку, Полли во избежание встречи с другими наездниками настаивала, чтобы Ник выбирал самые плохие, малоезженые дороги. Вечером, когда они ставили лошадей в конюшню, девушка чувствовала такую усталость, что давала себе слово никогда больше не ездить верхом. Казалось, пегая кобылка, выполнив скучный долг, тоже была рада избавиться от нее и теперь ожидала лишь справедливого вознаграждения за свое многотерпение.

Как-то раз после прогулки Полли, приподняв длинный шлейф платья, медленно прохаживалась мимо аккуратных денников, пока не остановилась у одного из них, где монотонно жужжали мухи и пахло навозом и свежим сеном. Затем щелкнула пальцами, и из глубины темноватого помещения навстречу ей вышла лошадь.

— Ну, здравствуй, Кроха! — сказала Полли, погладив мягкий бархатный нос лошади и обнимая ее за мускулистую шею. — Прости, я ничего не принесла тебе сегодня.

— Ты говоришь с ней так, словно она понимает тебя, — засмеялся Николас.

— Она и впрямь понимает все… Ну как, понимаем мы друг друга, малышка?

Лошадь наклонила голову и несколько раз ударила копытом о дощатый пол.

— Ну что?! — торжествующе воскликнула Полли. — Разве это не доказательство?

— Пожалуй, — согласился Ник. — Ты знаешь, она моя любимица. После Сулеймана, конечно.

— Можно мне покататься на ней? — спросила Полли.