Вот не понравилась Суворову павловская военная реформа, основанная на преклонении перед прусской системой – и тотчас появился… нет, не военный трактат, но каламбур: «Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, сам я не немец, а природный русак!». И тут бессильна вся премудрость прусских стратегов, бессилен репрессивный аппарат павловской империи. Пересмешник Суворов неминуемо останется моральным победителем, а стишок про природного русака до сих пор не забылся, живёт в народной памяти.

Суворов не любил своих портретов, никогда не смотрелся в зеркало. Если ему доводилось ночевать во дворце – там занавешивали все зеркала. Анекдоты о Суворове звучали в высшем свете. Там он представал острословом и эдаким «анфан терриблем» русского генералитета. Любимые истории о полководце были у офицеров, их пересказывали на бивуаках под дружный молодецкий хохот. Совсем другим остался Суворов в крестьянских преданиях. Первыми авторами таких преданий были ветераны – немногие счастливцы, возвратившиеся в деревню после двадцати пяти лет службы в солдатах. Рассказ подхватывали опытные деревенские рассказчики и рассказчицы, наполняя его привычными сказочно-былинными образами. Вот и получался Суворов былинным богатырём святорусским, который, если нужно, серым волком может юркнуть в чащу и сизым соколом пронестись над полями.

Семилетняя война познакомила Суворова с лучшими офицерами Европы. Венгерская кавалерия не раз вызывала его восхищение. Как они сковывали Фридриха, связывали по рукам и ногам! В 1744-м году десятитысячный корпус венгерских гусар в лесах и болотах отрезал прусскую армию от подкреплений, лишил сообщения. Старый Фриц (так называла Фридриха вся Европа) не мог выслать ни одного разъезда, опасаясь венгерских гусар. А у венгров и разведка была превосходно налажена – они то и дело тревожили пруссаков внезапными атаками. Такие вести с фронта приводили Суворова в восторг. Он ведь и сам любил действовать храбрыми кавалерийскими «поисками», казачьими набегами. Умел неумолимо преследовать противника, нападать неожиданно – как снег на голову. Удалые венгерские рубаки Суворову пришлись по душе!

Суворов нечасто приближал к себе иностранцев. И к «цесарцам» – к подданным Священной Римской империи германской нации – относился с опаской. Но уж если кого называл другом – не жалел ни восхищения, ни заветных секретов науки побеждать. Спешил поделиться самым дорогим, самым важным. Заслужить любовь Суворова можно было быстрым умом и храбростью на поле боя. Лучше других об этом знал потомственный воин, венгерский полковник на австрийской службе барон Андраш Карачаи, или, как звал его Суворов на русский манер, Андрей Карачай.

Худой льстец

За трапезой Суворов подле себя сажал любимцев. Сиживали рядом с Суворовым и Карачаи – старший и младший, отец и сын, каждый – в свой черёд. Однажды один иностранный генерал, фамилию которого из соображений политкорректности мы называть не станем, за обедом у Суворова без умолку восхвалял его, чем изрядно надоел и ему, и присутствующим. Александр Васильевич мрачно переглядывался со всё понимавшим Карачаем. Наконец, представилась возможность остроумно прокомментировать поведение льстеца. Подали прежалкий, подгоревший круглый пирог, от которого все отказались, и только Суворов, оживившись, взял себе кусок.

– Знаете ли, господа, – сказал он, – что ремесло льстеца не так-то легко. Лесть походит на этот пирог: надобно умеючи испечь, всем нужным начинить в меру, не пересолить и не перепечь. Люблю моего Мишку повара: он худой льстец.

Поживи с моё!

А эту историю вспоминал граф Ростопчин – острослов хоть куда!

«…Сидя один раз с ним (А. В. Суворовым) наедине, накануне его отъезда в Вену, разговаривал о войне и о тогдашнем положении Европы.