|
И праздная публика болтала о «мудрости» и «гении» этого седовласаго растлителя праздничнаго покоя. А когда кто-нибудь заставал его, перешагнувшаго уже 60-й год от рождения, за пусканием, один на один, волчка, то он тотчас же принимал такое выражение лица, будто занимается изследованием того, «как ростет трава», — точно это было его профессиональной обязанностью! Мой дед, хорошо знавший его, разсказывал, что Франклина нельзя было застать врасплох: он был всегда готов, ко всему готов. Если в период его старчества кто-нибудь неожиданно заходил к нему, в то время как он ловил мух или лепил из глины пастеты или же пробирался через двери в погреб, то он немедленно принимал вид мудреца и, выпалив какое-нибудь глубокомысленное изречение, начинал обнюхивать носом воздух и с шапкой, надетой задом на перед, принимался разгуливать вокруг одного и того же места, прилагая всевозможныя старания, чтобы показаться посетителю вдохновенным и эксцентричным! Вообще он был большой пройдоха! Он изобрел печку, в которой можно сварить чью угодно голову, — по точному исчислению, в течение не долее 4 минут; что такая мерзкая выдумка доставила ему дьявольскую радость, следует уже из того, что он дал этой печке свое имя.
Он всегда особенно гордился, разсказывая, как впервые прибыл в Филадельфию, — не имея ничего на свете, кроме двух шиллингов в кармане и четырех булок под мышкой. Но если к этому обстоятельству отнестись критически, то в сути своей в нем ведь не было ничего особеннаго. Тоже самое мог бы сделать и кто угодно другой. Герою нашей заметки принадлежит честь рекомендации, преподанной им армии: вернуться к стрелам и луку, взамен того, чтобы пользоваться штыками и ружьями. С свойственной ему оригинальностью он высказал мысль, что штык, при известных условиях, представляет из себя, конечно, весьма хорошее оружие, но что он сомневается, можно-ли действовать штыком с достаточною уверенностию на больших разстояниях. Вениамин Франклин совершил множество достопримечательных дел на пользу своего отечества, прославив во многих странах юное имя Америки тем лишь, что она родина столь великаго сына. Цель настоящей монографии отнюдь не заключается в том, чтобы игнорировать или умалять его значение. Напротив, ближайшая цель ея — выяснить действительную ценность всех его высокомерных «максимов», которые он, с великими поползновениями на оригинальность, соткал из общих мест, успевших всем надоесть своей прописной моралью уже в то время, когда народы разсеялись по всем странам света после злополучнаго Вавилонскаго столпотворения; а также выяснить истинное значение его печки, его важных проектов, его сугубых стремлений возбудить к себе удивление разсказом о том, как он впервые пришел в Филадельфию, его мании пускать змея и вообще убивать время за подобными дурачествами, вместо того, чтобы заниматься мыловарением и выделывать сальныя свечи. Я желал только, в известной мере, разсеять те установившияся, пагубныя воззрения отцов семейств, что будто бы Франклин стал гением лишь благодаря тому, что делал все без корыстных целей, занимался науками при лунном свете и подымался с постели среди ночи, вместо того, чтобы обождать с этим до утра, как это и подобает всякому порядочному христианину, и что такая, неуклонно прменяемая, жизненная программа из каждаго глупаго мальчугана способна сделать Франклина. Пора, наконец, понять, что выдающияся эксцентричности в образе жизни могут быть симптомами гения, но отнюдь не его созидателями. Я бы хотел быть отцем моих родителей и притом настолько долго, чтобы сделать эту истину для них совершенно ясной — и чтобы таким способом убедить их предоставить своим детям проводить время с большим для себя удовольствием, чем проводил его я. Еще будучи ребенком, мне, сыну богатаго отца, приходилось варить мыло, вставать спозаранку, заниматься за завтраком геометрией и вообще, проделывать все то, что делал Франклин, в святой надежде. |
