На другой день они вместе направились в город.

Что же они там увидели?

В каждом уголке, на каждой улице, в переулках, во дворах домов, на рынке — везде царило насилие, беспредел, сквернословие, развратное веселье, праздность, хамство, грабежи и воровство.

На главной площади тоже кипела злоба, ненависть, праздность, распущенность. Чужеземцы возглавляли общий хаос, бренча и барабаня на своих инструментах и извлекая из них одни лишь вопли и скрежет.

Душа Орфея ужаснулась этой разрушительной какофонии. Он закрыл ладонями уши, но это не помогло. Тогда он сел в углу площади, и из глаз его хлынули слезы страдания, руки сами потянулись к арфе, сердце же растворялось в пальцах, а пальцы прикоснулись к струнам.

В то же мгновение, когда его пальцы извлекли первые звуки, собравшиеся на площади оцепенели. Чужеземцы сразу же куда-то исчезли. Люди как будто поняли, что занимались чем-то очень скверным и недостойным. Кто-то извинялся перед кем-то, кто-то краснел от стыда, кому-то было очень неловко смотреть в глаза другому. А кто-то даже возвращал наворованное хозяину. У многих на лицах появилась добрая улыбка, куда-то исчезли сквернословие и хамство. Некоторые подходили к Орфею и прислушивались к звукам Музыки. «Люди вспомнили о любви», — подумал Орфей, глядя на них, и прекратил игру.

Воцарилось полное молчание.

Люди оглядывались вокруг в недоумении, как будто только что очнулись от забвения, и поэтому никак не могли вспомнить, почему они находятся на этой площади. Постепенно их добрые лица исказились, и к каждому вернулись низменные чувства. Тем временем, услышав, что звуки чистой Музыки затихли, подоспели чужеземцы и возбудили толпу своей какофонией, которую называли музыкой.

Вновь началась вакханалия.

«Что же с ними происходит?!» — ужаснулся Орфей. Сердце его опять потянулось к арфе, и в пространстве разлились тревожные звуки, зовущие к милосердию, умиротворению, доброте.

И опять произошло чудо.

Иноземцы не выдержали силы и чистоты звуков арфы Орфея и опять испарились. Толпа вначале недоумевала, а потом каждый вернул себе едва не утраченную человечность, совесть, стыдливость, благородство. Вернул каждый и искреннюю радость и доброту. Тучи над площадью рассеялись, и солнце улыбнулось всем.

Многие, заслушавшись, собрались вокруг Орфея.

— Кто он?

— Как прекрасно он играет!

А Орфей играл и смотрел на них. Сердце его наполнялось счастьем любви к людям.

Так продолжалось очень долго.

«Может, хватит?» — подумал, наконец, он, и руки его остановились. Однако глаза тут же заметили, как лица опять начали меняться — вот-вот в их сердцах вновь возобладают злоба и разнузданное веселье.

И в это мгновение пришло к нему озарение от самого Великого Орфея, легенды о котором дарил ему брат-дедушка. «Музыка твоя есть Истина! — услышал Орфей. — И тебе придется играть для людей до тех пор, пока каждый из них сам не станет Музыкой».

Молодой Орфей закрыл глаза, чтобы ничто внешнее не мешало его вдохновению, и стал извлекать из своего сердца, из струн арфы звуки чистой, божественной и великой любви.

Он сидел так на площади, погруженный в Музыку для людей, и не чувствовал, что проходят не дни, не недели, не месяцы, а годы. В глазах его погас солнечный свет, но горел Свет Божественный.

Он не мог видеть, что происходило вокруг. А вокруг изменилось все. Люди жили счастливо, не думая о счастье и даже не зная, что такое зло. Они жили в изобилии, не думая о собственности и не зная, что такое богатство.