|
— Покойная фрау Клаудиус перевернулась бы в гробу, если бы узнала, как вы обращаетесь с её фарфоровыми сокровищами, напоминающими о днях рождения, семейных юбилеях и Бог ещё знает о чём… Дело не стоит и выеденного яйца, чего вы так волнуетесь?.. Что я могу сделать, если мне эта Луиза антипатична? И разве я виновата, что эта царевна Несмеяна всегда выглядит так, как будто она извиняется перед богом и людьми за то, что вообще осмеливается существовать?.. Девушка инстинктивно чувствует то, что я сейчас выскажу прямо: она не вписывается в салон с её учительскими манерами. Это всё чрезмерный дядин гуманизм — предоставить ей положение, которому она совершенно не соответствует… Ах боже мой, я тоже не чудовище — но это правда!.. Добрый вечер, принцессочка!
Она подала мне руку и притянула меня к себе на диван. — Сидите спокойно, дитя, и не прыгайте, как птичка, по комнате! — сказала она повелительно. — Иначе дядя снова удружит мне соседку, которая приводит меня в отчаяние своими вечными батистовыми вышивками и грубым железным напёрстком на пальце! — Одно из этих невыносимых зол вы можете легко устранить, — хладнокровно заметила фройляйн Флиднер. — Дайте Луизе один из ваших серебряных напёрстков — вы всё равно ими не пользуетесь… — По крайней мере очень редко, — рассмеялась Шарлотта, играя перед глазами своими тонкими белыми пальцами. — И я знаю, почему… Вы видите эти ногти, добрая Флиднер?.. Они не очень маленькие, но красиво-розовые и безупречной формы — на каждом печать благородства — вы не находите? — Она выразительно приподняла верхнюю губу и обнажила в дерзкой улыбке ряд красивых зубов. — Нет, я этого решительно не нахожу, — твёрдо возразила фройляйн Флиднер, и её щёки гневно покраснели. — Природа не ставит подобной печати на то, что чурается работы… И даже княжеское слово, которое нелепыми представлениями наделяется преобразующей силой причастия, — княжеское слово, по велению которого честная, здоровая красная кровь внезапно превращается в искусственную голубую, — даже это слово не имеет власти освобождать от труда, к которому призван род человеческий. Было бы дурно и не по-божески, если бы власть имущим и в самом деле было бы дано право благословлять лентяев… Только об одном я вам хочу напомнить, Шарлотта, — я до сих пор ни разу об этом не говорила, но ваше высокомерие уже не знает границ, оно с каждым часом становится всё более невыносимым, и я вам поэтому говорю: не забывайте, что вы приёмный ребёнок! — Ах, это такое несчастное создание, которое ест хлеб из милости, не так ли, моя добрая Флиднер? — вскричала Шарлотта, и её блестящие глаза издевательски уставились в лицо пожилой дамы. — Да, представьте себе, меня это не волнует ни вот на столько, — она показала крошечный зазор между большим и указательным пальцем. — Хлеб из милости мне не горек, поскольку он мой по праву… Кстати, я сегодня написала Дагоберту, что вы стали играть за чаем первую скрипку, с тех пор как Экхоф впал в немилость… В вас появилась дерзость, моя хорошая! Она замолчала и поглядела на дверь, на пороге которой бесшумно возник господин Клаудиус. Совершенно не смущаясь, она поднялась и поздоровалась с ним… Коротко ответив на её приветствие, он подошёл к столу и поднёс к свету печать письма, конфискованного в конторе. — Как к тебе попала печать с этим гербом, Шарлотта? — спокойно, но довольно резко спросил он. Она испугалась — я видела это по трепету её полуопущенных век, из-под которых она с наигранным равнодушием посмотрела на герб. — Как она ко мне попала, дядя? — повторила она и шутливо пожала плечами. |
