Тем временем демон, которому, очевидно, надоел царящий вокруг шум, одной лапой поднял Падерика, а другой оторвал ему голову - легко, словно ребенок тряпичной кукле. На мостовую хлынула кровь, а князь мрака равнодушно отшвырнул в визжащую толпу все еще извивающееся в агонии тело. Голову он аккуратно водрузил на одну из каменных стел, украшавших вход в храм. Одновременно с этим когтистые пальцы схватили что-то бесплотное, видимое ему одному. Потом сделал несколько шагов по двору, давя онемевших горожан, расправил огромные крылья, и тяжело, словно дракон, взмыл в воздух. Сделал широкий круг, на мгновение накрыв и храм, и двор черной непроницаемой тенью, потом вдруг исчез.

    Люди, очнувшиеся от сковавшего их ужаса, с новыми воплями разбегались кто куда. Мы с Лютым остались стоять на ступенях крыльца. К нам постепенно стягивался весь отряд, ожидавший приказаний. Я обвел их взглядом. Валид, не выпускавший из объятий Агниту. Копыл, держащий в руках стопку пыльных книг. Александриус, невозмутимо разглядывающий стоящую на стеле, словно уродливое, чудовищное украшение, голову Великого отца с выпученными глазами и высунутым синим языком. Покряхтывая, подошел дядя Ге.

    -  Ты был прав, сынок, - сказал он, указывая куда-то мне за спину. - Луг здесь больше не живет.

    Я оглянулся. Стены древнего храма сочились кровавыми ручьями.

    2

    Не знал Уран-гхор, сколько дней и ночей провел он в клетке. Да и самому времени он давно потерял счет. Лишь одно удерживала изменница-память - ненавистное лицо рыжей человеческой шаманки. Она приходила часто, очень часто, скручивала руки и ноги орка неведомой мощью, словно невидимой веревкой стягивала. И насильно вливала в рот остро пахнущее, горькое дымящееся варево. От той горечи судорога сводила скулы, закатывались глаза, боль разливалась по всему телу. Потом шаманка зачем-то ощупывала его обездвиженные плечи, скованную волшбой грудь, и уходила. Тогда оцепенение отпускало Уран-гхора, и он чувствовал разливающуюся по жилам злую силу. И бросался на прутья клетки, пытаясь сломать их, грыз неподатливое железо, в кровь раздирая рот. Обеими руками брался за ошейник, тащил в разные стороны, дергал тянущуюся от него цепь, снова и снова пробуя разомкнуть звенья. Добраться, добраться до проклятой шаманки, которая снова и снова пытает его болью! Схватить, сдавить хрупкое белое горло, почувствовать, как выходит жизнь из слабого женского тела. Отомстить. Но безжалостная клетка не поддавалась, ошейник был крепок, а цепь нерушима. А потом, когда орк, утомившись от бесплодных метаний, задирал голову и выл, точно тоскующий вулкорк, снова являлась шаманка и швыряла ему свежий, сочащийся кровью, кусок сырого мяса:

    -  Жри, зверь!

    И он жадно хватал подачку и, задыхаясь от нетерпения, рвал ее зубами, сдавленно рыча. Словно действительно был зверем…

    Потом он впадал в забытье - горячее, тревожное, страшное. И даже в этом полусне-полубреду одержим был одним желанием - убить мучительницу. И росло орочье тело, становясь могучим, и наливались мышцы его небывалой силой. И рождался в этом теле дикий зверь, который хотел убивать. А разум угасал, уступая ему место.

    -  Крепись, Уран-гхор, будь сильнее! Борись, прогони из себя зверя! - шептал Сварг-гхор, прижимая лицо к прутьям решетки. - Ты - орк! Орк, а не зверь!

    Но и на него бросался молодой вождь, рычал, брызгая слюной.