Когда всё кончается, и я расслабляюсь на кровати, он целует меня в последний раз.

– Мне нужно уйти сейчас, пока все не вернулись домой.

Я улыбаюсь ему, наблюдая, как он одевается. Он целует меня в лоб, прежде чем пересечь комнату и вылезти обратно в окно.

Я не знаю, почему он не воспользовался дверью, но это заставляет меня смеяться.

Я натягиваю подушку на лицо и улыбаюсь. Что на меня нашло? Может быть, этот дом треснул меня по башке, потому что половину времени я готова была свалить отсюда к чёртовой матери, а половину – вообще не хочу уезжать.

Эта рукопись определённо долбит мне голову. Я чувствую, что влюбляюсь в этого человека, а я знаю его всего несколько недель, но я влюбляюсь в него не только в реальной жизни. Я влюбилась в него из-за слов Верити. Всё, что она рассказала о нём, дало мне представление о том, какой он человек, и он заслуживает лучшего, чем то, что она дала ему. Я хочу дать ему то, чего она никогда не делала.

Джереми заслуживает того, чтобы быть с кем-то, кто поставит его любовь к его детям превыше всего.

Я убираю подушку с лица и кладу её под бёдра, приподнимая их так, чтобы всё, что он только что оставил внутри меня, не просочилось наружу.

XXI

 ГЛАВА

Когда я снова уснула, мне приснился Крю. Он был старше, лет шестнадцати. В моём сне не произошло ничего особенного, или, по крайней мере, если и произошло, я не могла вспомнить этого. Я помню только то чувство, которое испытала, когда посмотрела ему в глаза, как будто он был злом. Казалось, всё, через что его заставила пройти Верити, всё, что он видел, было вложено в его душу, и он пронёс это с собой через детство.

С тех пор прошло уже несколько часов, и я не могу не задаться вопросом, винтересах ли хранить молчание о рукописи. Крю видел, как тонет его сестра. Он видел, что мать очень мало помогает ей, и пока он очень маленький, есть вероятность того, что память останется с ним, что он всегда будет знать, как она велела ему задержать дыхание, прежде чем нарочно опрокинуть каноэ.

Я с ним на кухне, только Крю и я. Эйприл ушла около часа назад, а Джереми наверху укладывает Верити спать. Я сижу за кухонным столом, ем крекеры «Ritz» с арахисовым маслом и смотрю, как Крю играет на своём айпаде.

– Во что ты играешь? – спрашиваю его я.

– Игрушечный Взрыв.

По крайней мере, это не Fallout или Grand Theft Auto. Для него ещё есть надежда.

Крю смотрит на меня, видя, как я откусываю кусочек крекера. Он кладёт свой айпад и говорит:

– Я тоже хочу.

Я смеюсь, глядя, как он ползёт через стол, чтобы достать арахисовое масло.

Я протягиваю ему нож для масла. Он намазывает огромный шарик на крекер и откусывает кусочек, откидываясь назад. Его глаза наполняются радостью.

– Как вкусно.

Крю слизывает арахисовое масло с ножа, и я морщу нос.

– Ты не должен лизать нож.

Он хихикает, как будто ему стало смешно.

Я откидываюсь на спинку кресла, любуясь им. Несмотря на всё, через что он прошёл, Крю хороший ребёнок. Он не жалуется, спокоен, всё ещё как-то находит юмор в мелочах. Я больше не считаю его засранцем. Не так, как в первый день нашей встречи.

Я улыбаюсь Крю из-за его невинности, и снова начинаю сомневаться, помнит ли он тот день. Интересно, определит ли память Крю, какая терапевтическая программа лучше для него? Поскольку его собственный отец не знает, черезчто ему пришлось пройти из-за Верити, и только я знаю это, так как у меня есть рукопись. На мне лежит ответственность сказать Джереми, если я думаю, что его сын пострадал больше, чем он думает.

– Крю, – говорю я, протягивая руку к банке с арахисовым маслом и вращая её пальцами. – Могу я задать тебе один вопрос?

Он кивает мне.