— Денвер, Денвер, там мой миртовый венок.

— Опомнись, опомнись! Посмотри на меня!

Она положила руки ей на голову по бокам, повернула так, чтобы та могла видеть ее лицо, и добавила:

— Посмотри на меня и назови мое имя. Кто я, скажи!

— Кто я? Я Токбела, я Тибо-вете-Элен! Кто ты, ты? — Тут она словно впервые увидела сестру, и во взгляде ее мелькнуло впервые нечто осмысленное, потом она заявила: — Ты мужчина.

— Бог мой, она меня не узнала.

— Вы хотите слишком многого сразу, — сказал я. — Надо дождаться просветления, а пока все это — напрасные усилия.

— Бедная Токбела, бедная моя сестра!

Она положила голову скво к себе на грудь и погладила ее морщинистые щеки. Такое проявление нежности было настолько непривычно для несчастной, что она снова прикрыла глаза и приняла умиротворенный вид. Но это продолжалось недолго. Внимание ушло с ее лица и уступило место обычной для нее апатичной безмятежности.

Тут Апаначка наклонился к своей матери и спросил:

— Токбела была красивой в молодости?

— Очень, очень красивой.

— И дух ее был при ней?

— Да, был.

— И она была счастлива?

— Так же, как цветы в прерии, когда их освещает солнце. Она была любимицей племени.

— И кто же забрал у нее счастье и душу?

— Тибо, тот, кто стоит вон там, у дерева.

— Это неправда, — закричал он, слышавший, конечно же, каждое слово этого диалога сестер. — Это не я сделал ее безумной, а ваш брат, который нарушил нашу помолвку. Ему и адресуйте все ваши претензии, а не мне.

И тут поднялся Шако Матто, стал перед ним и произнес:

— Собака, как ты еще смеешь лгать! Я не ведаю, что чувствуют бледнолицые, как они любят, но если бы ты не встал на пути у этой скво, она бы не потеряла свою душу и была бы счастлива так же, как и раньше. Мне внушают отвращение и жалость твои глаза, и все твое лицо не нравится мне, но твои дела гораздо хуже твоего лица койота. Безумная не может тебя обвинить и требовать наказания для тебя, я сделаю это вместо нее. Признайся, что задумывал против нас, когда мы принимали тебя, как гостя?

— Ничего я не задумывал!

— Ты помогал убивать наших воинов.

— Нет.

— Уфф! Ты еще услышишь мой ответ на эту ложь!

Осэдж подошел к нам и спросил:

— Почему мои братья хотят брать этих людей на Чертову Голову? Он вам там нужен?

— Нет, — ответил Виннету.

— Тогда послушайте, что скажет вам Шако Матто. Я скакал с вами сюда, чтобы отомстить за то, что когда-то с нами сотворили. Мы поймали Тибо-така, сейчас очередь за Генералом. До сих пор я помалкивал. Теперь я знаю, что Генерала я не получу, потому как причин для мести у других больше, чем у осэджей. Ладно, с меня хватит и Тибо-така, но мне он нужен сегодня, сейчас! Я не стану убивать его, как убивают собаку. Я понял, как вы действуете в таких случаях, давая последнюю возможность тому, кто заслуживает смерти, побороться за свою жизнь. Он принадлежит мне — я на этом настаиваю, но он должен защищаться. Посоветуемся. Отдайте его мне, пусть он поборется со мной, если же вы не согласны на это и хотите защитить его, то я его расстреляю и вас спрашивать не стану. Даю вам четверть часа на размышление. Делайте что хотите, но я сдержу свое слово. Или я буду с ним драться, или просто застрелю его. Я сказал. Хуг!

Он отошел в сторонку и сел. Его заявление прозвучало для нас как гром среди ясного неба. Шако Матто говорил все это тоном, не оставляющим никаких сомнений в серьезности его намерений, и мы не сомневались, что он взвесил каждое свое слово.