Неяркого света оказалось достаточно, чтобы указать место, которое Арминий заприметил по пути к усадьбе Сегеста.

— Сюда, — тихонько сказал он, сводя Туснельду с тропки на облюбованный им маленький лужок. — Здесь ты по-настоящему станешь моей женщиной.

— Да, — отозвалась она еще тише.

Обратного пути отсюда быть уже не могло: лишившись девственности, она могла стать либо женой, либо шлюхой. Третьего не дано. Это для римлян вожделение женщин могло служить предметом для шуток, но народ Арминия видел все по-другому.

Арминий расстегнул брошь, скреплявшую теплый шерстяной плащ, и расстелил его на траве, потом расстегнул плащ Туснельды и расстелил поверх своего.

— Самая лучшая постель, какую я могу для тебя устроить, — проговорил Арминий. — И трава мягкая.

— Все подойдет, раз ты здесь, со мной, — ответила она.

Арминий быстро снял сапоги, рубашку, штаны и надетые под них плотно облегающие подштанники — знак принадлежности к богатой семье. К тому времени, когда он избавился от одежды, Туснельда уже стояла обнаженной, и Арминий вдруг пожалел, что луна не светит ярче — ему хотелось рассмотреть девушку получше. Все-таки эти извращенные римляне — будь они прокляты! — в чем-то правы.

Они легли вместе под неярким светом, и Арминий исследовал тело Туснельды руками и губами, а когда не смог больше сдерживаться, навалился на нее и вошел.

— Ой, — тихонько вырвалось у нее.

Его плоть ощутила сопротивление, ведь под ним была девственница. Туснельда охнула снова, громче, с намеком на испуг и боль.

— Ты меня разорвешь!

— Нет, — сказал он, разрывая плеву. — У женщин всегда так бывает в первый раз.

— Моя мать говорила то же самое. Но я ей не верила: думала, она хочет напугать меня, чтобы я не делала, чего не следует.

Арминий почти не слышал ее. Сосредоточившись на возрастающем наслаждении, он наваливался снова и снова, сильнее и глубже, пока наконец со стоном не излил в нее семя.

— Вот теперь ты моя женщина, — молвил он, погладив Туснельду по щеке.

«И этот стервятник, твой отец, уже не может забрать тебя у меня. Дело сделано».

Еще недавно Ветера казалась Вару немыслимым захолустьем — таким это местечко и должно было выглядеть в глазах аристократа и космополита, привыкшего к Афинам, Сирии, Риму. Но теперь, оказавшись в Минденуме, он был не прочь заплатить изрядную сумму за возвращение в Ветеру.

Ветера, бесспорно, лежала на границе цивилизованного мира. Последние намеки на цивилизацию остались позади, в Галлии, а здесь, в германской глуши, о цивилизации напоминали лишь римские воины да вездесущие купцы, торговавшие с дикарями. Да, лагерь был частицей Римского мира, но вокруг раскинулась подлинная Германия, первозданная и дикая.

То же самое относилось и к другим лагерям, самым крупным из которых был Алисо: он тянулся вдоль речки Люпии, что текла на запад, к Рейну.

Эта цепочка укрепленных лагерей служила опорными пунктами для войск, которые в один прекрасный день должны были выступить отсюда, от Минденума, в сторону Эльбы — конечной цели Августа.

Сейчас Вар думал, что само существование островка Римского мира посреди необъятного германского моря — просто чудо.