– Изабелла... – Его голос вдруг прозвучал неожиданно официально, и она ждала, понимая, что он глубоко тронут ее подарком. – Я должен кое‑что тебе сказать. Мне давно надо было сделать это. Возможно, сейчас не время. Но я должен сказать тебе. Теперь я должен быть честным с тобой. Это... очень важно... для меня. – Он долго колебался, подбирая слова, как будто ему было очень трудно говорить, и выражение его глаз убеждало ее в этом.

– Что‑нибудь не так? – Ее глаза вдруг наполнились состраданием. Казалось, он испытывает тяжкие мучения, бедняга, а она в последнее время так жестоко обращалась с ним. Что же, о Господи, он собирается сказать? Она сидела, затаив дыхание, и ждала. – Нардо... у тебя такой испуганный вид, милый. Не надо бояться. Что бы там ни было, ты можешь сказать мне. Одному Богу известно, сколько мы высказывали друг другу за все время знакомства.

Она пыталась заставить его улыбнуться, но тщетно, и впервые за все годы их знакомства он подумал, что она бесчувственная. О Боже, как она могла не знать? Но это была не бесчувственность, а слепота. Он понял это, наблюдая за ней, а затем кивнул и поставил свой бокал.

– Я боюсь. То, что я должен сказать тебе, всегда очень пугало меня. А сейчас я боюсь, что это напугает тебя. А я этого не хочу. Меньше всего мне хочется пугать тебя.

Она сидела очень тихо, наблюдая за ним и ожидая.

– Нардо... – заговорила она, протягивая к нему длинную изящную белую руку. Он взял ее и быстро сжал в своей, не отводя от нее взгляда.

– Я скажу тебе очень просто, Беллецца. Иначе нельзя. Я люблю тебя. – А затем тихо добавил: – Все эти годы.

Она чуть не подскочила при его словах, как будто ее вдруг ударило током.

– Что?

– Я люблю тебя. – Теперь он казался менее испуганным и больше походил на того Бернардо, которого она знала.

– Но, Нардо... все эти годы?

.– Да. – Теперь он произнес это с гордостью. Он почувствовал себя лучше. Наконец‑то он сказал ей.

– Как ты мог?

– Очень просто. Ты часто бываешь как заноза в пальце, но, как ни странно, от этого не тяжелее любить тебя. – Он улыбался, и она вдруг засмеялась; казалось, это разрушило некоторое напряжение, висевшее в воздухе.

– Но почему? – Она встала и задумчиво подошла к огню.

– Почему я любил тебя или почему не говорил об этом?

– И то и другое. И почему сейчас? Почему, Нардо, ты должен был сказать мне это сейчас? – В ее голосе вдруг зазвучали слезы, навернувшиеся на глаза, когда она прислонилась к камину, глядя на огонь.

Он тихо подошел к ней, встал рядом и нежно повернул ее лицо к себе, чтобы посмотреть ей в глаза.

– Я не говорил тебе все эти годы, потому что любил вас обоих. Ты знаешь, что я любил и Амадео тоже. Он был необыкновенным человеком. Я никогда не сделал бы ничего, что могло бы причинить боль ему или тебе. Я спрятал подальше свои чувства, я их сублимировал и вкладывал в работу и, возможно... – он улыбнулся, – даже в сражения с тобой. Но теперь все изменилось. Амадео больше нет. И день за днем, неделю за неделей я наблюдаю за тобой, одинокой, убивающей себя, и ты одна, всегда одна. Я больше не могу этого выдерживать. Я здесь для тебя. Я был рядом все эти годы. Тебе пора узнать об этом и повернуться ко мне, Изабелла. И... – Он долго колебался, стоя молча, а затем произнес: – Настал и мой черед. Настало время, когда я смог сказать, что люблю тебя, хочу почувствовать тебя в своих объятиях, стать отчимом Алессандро, если ты позволишь, а не просто его другом. Возможно, я сошел с ума, что сказал тебе все это, но я должен был.