— А что душу рвет?

— Многое. Кое-что до смерти покоя не даст.

— Ты о сыне?

— Не спрашивай о больном. Оно и помимо хватает всего. Помню на Колыме перед освобождением из зоны увидел я на небе сразу три солнца. Мороз стоял сумасшедший. Ну, показал я мужикам на необычное явление. А они не удивились, наверно не впервой иным было такое видеть. И знаешь, что сказали, мол, кто первый приметил три солнца, у того самая заветная мечта исполнится. Я тогда только о воле мечтал. И дожил, вышел. А вот неделю назад был в Якутске. И снова три солнца увидел…

— И тоже желание загадал?

— Сказал вслух о своей мечте. Может тоже сбудется! Все северяне в это верят. Считают, что дети, какие родятся в день трех солнц, самые счастливые.

— Выходит, я в грозу родилась. Ничего не сбылось, о чем мечтала. Не повезло. С самого начала лишней в семье жила. Все об меня спотыкались. Я свое имя долго не знала. Так и считала, что зовут меня сучкой, дурой, рахиткой, выкидышем. Даже будили поджопниками, оплеухами. От всего этого я очень берета сына. Чтоб как я не звал с детства свою смерть…

Федька как-то сразу сник, помрачнел.

— Ладно, Антонина, не бередь свою душу Может кончатся наши беды, и мы успеем порадоваться жизни!

— Теперь уж конечно все поменялось. Мой Колька спокойно растет здесь, у деда. Не бит и не руган, — глянула на вошедшего Петровича, тот смущенно откашлявшись, попросил:

— Федь, помоги Тоньке сена на чердак накидать со стога. У меня нынче спина сдала. А наверху ни охапки в запасе нет. Подсоби, это недолго.

Федька мигом подскочил. Усмехнулся лукаво и, схватив бабу за руку, выдернул из дома, шепнув ей тихое:

— Ну, держись…

Женщина, услышав, ухватилась за косяк двери, но Федька рванул на себя, баба вылетела в коридор пулей. Вдвоем хохоча вошли в сарай, взяли вилы, полезли на чердак.

Федька забрасывал со стога сено в дверь чердака, Тонька подхватывала тяжеленные навильники, запихивала сено поплотней по всем углам. Вот и набрали в запас корове.

— Тут не на неделю, на целый месяц хватит! — сказала баба, убрав со лба мокрую прядь.

— А жалко! — прыгнул Федька со стога на чердак, закрыл двери на крючок, на чердаке стало темно.

— Федька, не надо, отстань говорю тебе! Пусти.

— Тихо, Тонь, ну что горланишь. Ведь люди мы, нормальные, живые люди, — уронил женщину на сено.

Ох, как давно ее никто не целовал. Баба затихла, обняла Федьку за шею:

— Родной мой! Милый! Любимый! — шептала тихотихо. Она сама себе удивлялась, поняв, что давно ждала Федьку вот таким, ласковым, напористым, неугомонным.

— Девочка моя! Заждалась, а я дурак все боялся, примешь ли меня, признаешь ли?..

Они вернулись в дом улыбчивыми и старики, едва увидев их лица, догадались обо всем, но промолчали…

— А знаешь, я сегодня из Тель-Авивы письмо получил. От Розы! Дети к ней нагрянули опять. Уже и внуков натащили. Всех троих. Вовсе сели на шею бабе. И какую совесть надо иметь, чтоб после всех пакостей к ней появляться?

— Чему дивишься? Эти хочь в отпуск, не насовсем схомутали. Как приехали, так и уедут. Роза не тот человек, чтоб на своей шее подолгу нахалов держать. Она мигом тот хомут скинет…

— Уже в третий раз они у нее гостят. А вот к себе не зовут. Не зря же она, приезжая, живет у Степановны. И всякий раз клянется, что больше не примет их у себя. Но проходит время, и все забывает, — вздохнул Михалыч, вспомнив.

— А тебя еще не зовет к себе?

— Да зачем? Я ей тут не нужен, а там и подавно.

— Ну к чему тогда письма шлет? — не поверил Петрович.

— Со скуки, не иначе!

— Закинь городить пустое.