— Со скуки, не иначе!

— Закинь городить пустое. Иль в своей Тель-Авиве прокисла с тоски? Да еще такая как Роза! Ты другому про это брехни. Я ж эту женщину своими глазами видел. Возле ней нихто с тоски не пропадет. Упокойник и тот в пляс бросится. Она со скуки писать не станет. Что-то на уме держит про тебя, — говорил Василий.

— Ну, сам посуди, я к ней в Израиль не поеду. Я здешний. В загранице никогда не был и делать там нечего!

— А ты не зарекайся. Никто про себя наперед ничего не знает. Единый Господь про все ведает, — осекал Петрович соседа.

— Ну за себя я могу говорить. Ведь даже ихнего языка не знаю.

— Зато Роза по-нашему базарит. А другие тебе зачем? С ими не жить.

— И она тут не останется! — вздохнул Михайлович.

— Тоже неведомо. А вдруг решится?

…Тонька вошла в дом следом за Федькой, улыбчивая, притихшая, она ждала, что мужик сейчас объявит, ее при всех своею женой, но не тут-то было. Федька, перебросившись с отцом несколькими фразами, вышел из дома и вскоре уехал на своей машине, не сказав никому куда и надолго ли он укатил. А Тонька осталась у окна, не зная, чего ей ждать, и есть ли смысл в этом треклятом ожидании.

— Посмеялся надо мной, козел. Облапошил, как последнюю дуру. А я уши развесила, поверила, нашла кому? Знать правильно все считают меня дурой. В деревне из дур не вылезала. Теперь, если дед дознается, прогонит обратно в деревню, чтоб ни дом, ни его не срамила. А что я Кольке скажу, когда спросит, за что дед прогнал? Да и как вернусь в деревню, к кому? Кто примет после того скандала, с каким обоих выперла. Некуда идти! Федька, жеребец окаянный, откуда свалился на мою голову? Не зря столько лет дедуня на него серчал и даже с Михалычем не здоровался из-за паршивца! Столько времени напротив жил, я и не смотрела в его сторону, не признавала гада. А тут подкараулил черт лохмоногий, задрыга из подворотни, — злилась Тонька и неотступно смотрела в окно, туда, на дорогу, по какой укатил недавний хахаль.

— А может, он в магазин поехал? Но есть свой, вот он, совсем рядом. В нем все есть, зачем в центр мотаться? Может, на заказ поехал? Но кто в такое время ездит к чужим людям? Значит, к друзьям! Но их нет у него! Выходит, к любовнице смотался, на ночь глядя? Сколько ж ему надо? Неужели не хватило? Нет! Не может быть! — ухватилась за подоконник, прижалась горячим лбом к холодному стеклу.

— Ну, почему он так быстро ушел и даже не сказал, когда придет и поедем ли за город в его шалаш. Даже до свиданья не сказал. Огулял, как кобель и смылся! Вот сволочь, пройдоха, гнус! — всматривается в темноту, не появится ли на дороге машина? Но нет! Уезжают на ночь не для коротких встреч. Это женщины начинают понимать скоро и не прощают никогда…

— А что если я спрошу у Михалыча о Федьке? Ему он, конечно, сказал, куда смотался, — подумала Тонька и вышла на кухню. Но там соседа уже не было.

Петрович, увидев Тоньку, хитровато прищурился и спросил:

— Чего мечешься, как шальная курица? Аль потеряла кого?

— Дедунь, а куда Федька поехал? — спросила дрогнувшим голосом.

— А хрен его знает.

— Он с Михалычем говорил, разве не слышал?

— Оне про тот французский камин тарахтели. Ему опора нужна на фундамент. Это ж целая махина, а не камин. Все просчитать надобно, каб не завалился и не придавил никого собою. Этих «Людовиков» очень редко просят. Я так и не видывал их. Андрюха тож подзабыл все. Последний ложил, когда Федька еще голожопым бегал. Ну а нынче стребовали француза. Може побег присоветоваться с кем-нибудь, хотя окромя их никто в городе такого камина не поставит.

— Так куда Федька поехал? — перебила нетерпеливо баба.

— Мне не докладался, — буркнул Петрович и, оглядев Тоньку, спросил:

— А ты с чего по ем бесишься?

— Дедунь, если скажу, не прогонишь из дома?

— Ни в жисть!

— А ругаться будешь? — вобрала голову в плечи.