Федька, почуяв сопротивление, сдавил бабу в руках так, что вырваться или спихнуть было нереально.

— Пусти! Уйди! — требует Тонька.

Но вся оказывается, во власти мужика. Он даже не обращает внимания на ее слова и вовсе не спешит, как будто решил наверстать свое за каждый упущенный день.

— Не смей! Нахал! Отморозок! — Федька не слышит. Он тискает ее всю<style name="8pt0pt">, сдавливает грудь.

— Больно! Отпусти!

— Тихо, лапушка, успокойся…

Тонька бегом сорвалась с постели. Ей было стыдно перед Михайловичем, злилась и на себя за свой непробудный сон, каким отличалась с самого детства и много раз бывала бита.

Баба торопливо оделась, ни о чем не говоря и не спрашивая, обдала Федьку злым взглядом и молча выскочила из дома.

Когда вернулась к себе, стала метаться по комнатам, не находя места. Ни Кольки, ни Петровича не было, они еще с утра ушли к Степановне и не спешили возвращаться.

Тонька видела, как Федька пошел в баню, затопил там печь, подмел возле порога, долго смотрел на окна ее дома. А потом на крыльцо вышел Михайлович, они вместе с Федькой ушли в баню, а Тонька дала себе слово никогда больше не приходить в их дом.

— Ну и кто виноват? — нахмурился Петрович, узнав о случившемся:

— Ладно, пришла подмочь, об том Андрюха просил обоих, но на што в Федькину постель завалилась дуреха? Он тебя звал? Нет! Сама пришла, да еще уснула как старая кляча! Дала с себя портки сдернуть и сделать озорство! Как такое не почуять? Ты што, дохлая? Выходит, сама того хотела! Гля, сколько проспала? За энто время тебя цельный полк мог попользовать в свое удовольствие!

— Не ругайся! Может, они еще придут! — прислушивалась Тонька.

— Коли и объявятся, так не про твою честь!

— А что им надо?

— Што хотел, то уж поимел! А ты, дура лопоухая, сама виновата. Справилась, беги домой! На што в чужой избе спать? Вот и получила в благодарность! Каб боле лишней минуты у их не сидела.

— Прости, дедунь, теперь конечно, сама поняла, — вздыхала, опустив голову.

Тонька ждала, что Михалыч с Федькой придут к ним после бани. Но те парились дотемна, а потом, обсохнув дома с часок, снова укатили в город, не зайдя даже на минуту и не оставив ключей от дома.

— Нам мороки меньше, — сплюнул вслед Петрович и, обидевшись на соседей, решил вовсе не разговаривать с ними.

А тем временем Андрей Михайлович ругал сына на чем свет стоит:

— Ты что ж творишь, паскудник? В тот раз у Васьки ружье с дому взял без спросу. Сколько лет мы были в ссоре. Нынче внучку его приловил и уделал. Того гляди, он с тем ружьем по твою душу придет. Иль не понимаешь, что творишь? Ты ж Тоньке в отцы годишься! Куда лезешь, придурок?

— Кончай бухтеть! Да, я на пятнадцать лет старше. Но она о том знает. Не брал ее силой. Поверь, она сама хотела меня. Я это знаю лучше. Не впервой с бабой дело имею.

— Коль так, женись на ней, да и живите семьей по-людски. Не зажимайтесь по чердакам! Уважайте в себе человеков.

— Кончай базар, отец! Я не мальчик, угомонись. И поступаю с ней вот так не случайно! Она еще за свое получит! — усмехнулся едко.

— А что случилось? За что ты ей грозишь?

— Я уже наказал за свое. Дважды! Обломится случай в другой раз, тоже не упущу. Сдерну натурой со стервы!

— Она должна тебе?

— Конечно!

— И много?

— Даже очень много!

— Когда ж задолжала?

— Да не деньги она взяла. За них не взял бы эту плату. Тут другое случилось, помнишь, камин мы ставили у Степановны. Ну и вышли с тобой во двор перекурить. Вы с Петровичем ушли за дом, а я под окном на завалинке остался.