– Горгий, сын Тмола! Хайре!..

– Антилох, сын Нестора!..

– Фремонид, сын...

– Эвриал...

Даже я...

ЭПОД

Нам не довелось погонять «телепина».

Лигерон Пелид, прозываемый также Ахиллом, погиб через два дня. А на следующую ночь покончил с собой его двоюродный брат Аякс, сын Теламона.

Одиссей убил Париса.

А еще через три дня мы взяли Трою.

Пощады не было – почти никому. Энею с дарданами разрешили уйти, не тронули Гелена Прорицателя и одного из его братьев. И это – все.

Басилея Приама зарезали у алтаря, перебили сыновей, сбросили с башни на гулкие камни его внука – сына лавагета Гектора. Женщинам повезло меньше. Тех, кто не умер под насильниками, делили по жребию. Поликсену, младшую дочь басилея, зарезали на могильном кургане Ахилла.

Город горел целую неделю.

Добычи было много, хватило каждому. Агамемнон Атрид на этот раз превзошел самого себя, разделив по справедливости все, до последнего окровавленного хитона.

Могилу Гектора раскопали, и кости лавагета выбросили псам.

Любимчик до сих пор считает, что все кончилось не самым худшим образом. Трою мы все-таки взяли, выполнив клятву, когда-то данную нами на окровавленном конском трупе. Гекатомба сожрала не всех, и уцелевшие смогли вернуться домой, не боясь мести богов и новой Титаномахии.

А главное – мы остались людьми.

Последние слова Одиссей Лаэртид любит повторять особенно часто.

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

МИНОС

СТРОФА-I

Жрец думает, что его слушают. А его никто не слушает. Даже разговаривают. И Промах Дылда Длинная разговаривает, и толстяк Полидор, и моя богоравная, и Комет Сфенелид, и Сфенел...

Нет, Капанид как раз помалкивает. Хмурится, в потолок черный, закопченный глядит. Можно не смотреть – до сих пор не починили, дыра в полкрыши!

Лерна. Храм Афины Сантиды. Знакомый жрец. Все, как когда-то. Почти все... Можно закрыть глаза и представить, что рядом папа, рядом дядя Капаней, дядя Полиник, дядя Мекистий. Сейчас они заговорят о походе на Фивы, о том, как уговорить упрямого дядю Амфиарая...

Да, почти все так же. Лерна. Тут водятся гидры, страшные гидры...

Встретиться решили именно здесь, в храме. Я не возражал: что в храме, что в акрополе, что на Поле Камней. Кажется, храм выбрали оттого, что сюда приходят без оружия.

...И резаться на глазах у богини как-то неприлично.

Боятся! Фоас с куретами и калидонцами на полпути в Этолию, своих аргивян я оставил в Навплии, но все равно боятся. На меня не смотрят, переглядываются, перешептываются.

А жрец-певун почти не постарел! Или это не он? Сын, или даже внук?

С разговором можно не спешить, все равно я знаю, что мне скажут. Им тоже известно, что я знаю. Потому и тянут, жертвоприношение затеяли, хотя день Сантиды весной, а сейчас уже осень, пожелтела трава, и листья деревьев, что растут возле Алкионова болота, пожелтели, и платан Гидры пожелтел...

Все-таки я вернулся! Вернулся, хоть и не думал. Впрочем, вернулся ли? Ведь тот, кого так боятся родичи, от кого прикрываются деревянным ликом Сантиды, разве я-прежний? Кто-то другой покинул эту землю три с половиной года назад...

...Двенадцать с половиной лет назад!

Вернулся – не я.

Эх, нет здесь дяди Капанея! Сейчас бы грянул: «Р-р-радуйся мно-о-ого, о до-о-очерь эгидодержавного Зевса-а-а-а-а!!!» Не грянет! И Сфенела не уговоришь – мрачен Капанид. Черен. До сих пор в себя не пришел. А тут еще это – то, что ожидало нас, вернувшихся, в богоспасаемом отечестве. И не только нас, аргивян. Всех нас – всех, кто погиб под Троей, но еще не знал этого.

Допели? Допели! Убежал жрец, не оглянувшись даже...

Пора!

Суетятся, переглядываются.