И даже не красная – обычная, серая, в негустом кустарнике, словно у нас в Этолии. К горе дорога ведет, за камни цепляется, а в горе – дыра черная, перед дырой вроде как площадка ровная, гладкая. Хотел спросить – не успел. Подмигнул мне старшой – и остальные гетайры, что со мною увязались, подмигнули, языками прицокнули.
– Ай, не скажем! Ай, сам посмотри, родич!
Крут подъем, да не велик, вот уже и площадку видать, и каменные личины, что в скальную плоть врезаны (то ли все те же львицы, то ли кто еще, не разобрать), и колонны по бокам. Видать, храм! Видел я уже такие – и у нас, и тут, у хеттийцев...
Тогда почему «ай»? Хотел переспросить, вновь вперед поглядел. Раздумал.
Понял.
Девчонки. Девочки. Девушки. Девицы...
Ай!
...В белых накидках, в золотых ожерельях, в блистающих цветными каменьями браслетах, в диадемах серебряных. И просто так тоже – без всего этого, лишь в венках из цветов. На личиках юных, белых, смуглых, курносых, губастых, тонкогубых – улыбки. Никак, рады?
Ай!
Протер я глаза, себе не веря, а мои гетайры уже с коней слезли, тоже улыбаются, бороды свои черные оглаживают. Не испугались девчонки, ближе подошли, руки в браслетах к небу жаркому подняли. Запели – весело, дружно. Да так запели, что тут же подпевать захотелось. Сверкнул Фремонид-гетайр уцелевшим глазом, шлем кожаный снял, к самой высокой да красивой подошел, поклон отдал. Звякнули браслеты, протянули тонкие руки венок – прямо на Фремонидову буйную голову.
Тут только и очнулся я. Очнулся, байку, которую мне когда-то Любимчик поведал, вспомнил. Мол, живут в Океане чудо-девы, Сирены-Певуньи, да только опасно возле тех Сирен даже мимо проплывать...
– Храм это, родич, понимаешь! – жарко зашептал мне в ухо Мантос. – Бог тут такой хороший, девочек собирает, самых красивых, самых добрых, самых...
Не договорил. Облизнулся. Сглотнул.
А девчонки допели, ближе подошли, вновь браслетами звякнули.
– Ма-Инарас! Ма-Инарас! Ма! Ма! Ма!
Понял я – худо дело. Еще раз запоют – и останусь я без моих гетайров.
Что должен делать воевода, когда войско в бегство ударилось? Правильно – вместе с ними бежать, «Заманивай, братцы!» кричать... Шагнул я вперед, улыбнулся.
– Радуйтесь, красивые! Великое Солнце!
(«Радуйтесь» – это по-нашему, а «Солнце», понятное дело, по-хеттийски.)
– Солнце, Великое Солнце! – заулыбались в ответ. – Ма! Ма-Инарас!
А вот и венок! Пора шлем снимать...
– Спасибо, красивые! А вы куда? Наз-з-зад!
Последние слова, ясное дело, уже по-этолийски. И не красавицам.
– Назад, говорю! Поклониться! Улыбнуться! И – вниз!
Стон к небесам вознесся. Тяжелый, протяжный...
– Э-э, ванакт! Э-э, родич! Э-э, Диомед!
– Отставить! – выдохнул я, не оборачиваясь и девчонкам улыбаясь. – Только вас тут не хватало, обормотов! Ишь, когти распустили, орлы плевронские! Девчонок не обижать!
– Так по согласию же, родич! По согласию!
Я только рыкнул (негромко, дабы красавиц не испугать). Знаю я это куретское «по согласию»!
И снова – стон к небесам. Хотел я повернуться, чтобы ясность полную навести – да опоздал. Самая красивая, в диадеме да в ожерелье, уже рядом. Улыбается.
– Радуйся, Дамед-ванака! Не прогоняй своих друзей. В доме Ма-Инарас всегда гостям рады!
(А за спиной моей уже не стон, вздох радостный.)
– Спешим, уважаемая, – пожал я плечами. – Мои... э-э-э... друзья хотят лишь поклониться твоему великому богу, спасибо сказать да удачи попросить.
– Моему богу? – в глазах под длинными ресницами – изумление. |