...Дядюшка Терсит лежал прямо на земле. Пластом лежал. Кулем – окровавленым, изуродованным кулем. Лежал, ртом разбитым хлюпал. Молча стояли вокруг куреты. И калидонцы стояли – так же молча. И недоброй была эта тишина.

– Избили твоего родича, брат Тидид, – наконец вздохнул мрачный, как ночь, Фоас. – Дядю избили. Этолийца избили! Не за дело избили, не за дело изуродовали, не в честной драке! Понимаешь?

Я понимал. Кем бы ни был дядюшка Терсит, как бы ни примеривался я к его горлу, сейчас он был этолийцем.

Родичем.

– Кто?

– Одиссей...

Почему-то я не удивился.

– Шум был, крик был, спор был. По обычаю спорили, как положено, как заведено. Одиссей жезлом его бил, сильно бил, старика бил. А мы этого Одиссея братом считали!..

Слова были лишними, пустыми. Все и так ясно. Ты все предусмотрел, Любимчик, муж преисполненный козней и хитрых советов! Ты знал, что я никогда не подниму руку на товарища по оружию, кем бы он ни был. Одно ты забыл, хитромудрый, об одном запамятовал. Я этолиец. Ты пролил кровь моего рода.

Отныне ты мой кровник, Одиссей Лаэртид!

Менелай Атрид бросал вызов Трое.

Надо было воевать дальше.

АНТИСТРОФА-II

Я гнался за Энеем.

Ныло пропоротое стрелой плечо, пот заливал глаза, исхлестанные бичом кони обиженно ржали, но я видел только одно – несущуюся по неровному полю золоченую колесницу и высокого широкоплечего здоровяка в огромном гривастом шлеме. Эней уходил, убегал, уносился к спасительным стенам. Дарданец не принимал боя, как и позавчера, вчера, сегодня утром...

Я положил руку на плечо Капанида. Сфенел понял, вздохнул, придержал измученных лошадей. Эней Анхизид, сын Пеннорожденной, сын ТОЙ, что убила мою Амиклу, ушел.

Война сходила с ума. Война корчилась, рвалась на клочья, распадаясь на мелкие схватки, на поединки, на драки, когда в ход шли не мечи – кулаки. Вожди гонялись за вождями, не обращая внимания на козопасов в полотняных панцирях, строй превращался в месиво, в кровавое болото, в кровавую лужу.

Война сходила с ума. Я не удивлялся. Иначе и быть не могло.

– Да ты же ранен, Тидид! Поехали в лагерь, ты кровью истечешь!

– Не стоит. Перевяжи... чем-нибудь...

Меня подстрелил Пандар, лучший троянский лучник, в последние дни сопровождавший нас с Капанидом, словно тень. Не на своей колеснице – на Энеевой. Позаботился Анхизид, чтобы было кому спину его широкую прикрыть! Вчера стрела только скользнула по золоченому панцирю (спасибо Главку-побратиму!). Сегодня ему повезло больше – острый бронзовый наконечник пробил правое наплечие.

Будем чем гордится его душе в Темном Аиде, когда какой-нибудь доброхот напоит ее жертвенной кровью, возвращая память! Забыл Пандар-стрелок, пытавшийся добить аргивянского ванакта, что в Аргосе копье учат кидать и левой рукой. Забыл – или не знал. Я вбил бронзовое жало прямо в разинутый от удивления рот. А вот Эней ушел. Скинул труп с колесницы, перехватил вожжи, заорал дурным голосом...

– Да не дергайся, не дергайся, Тидид! Понимаю, что больно! Слушай, этот Пандар... Тот самый, что в Менелая стрелял?

– Тот самый...

Белокурому не дали убить Париса. В самый разгар поединка, когда белый от ненависти Атрид уже дожимал врага, стрела Пандара пробила ему плечо – как и мне, только левое. Бежал Парис-Петушок быстрее лани Керинейской да так, что после болтали, будто его Афродита по воздуху в Трою унесла.

На темном облаке.

Я этого не видел – приводил в чувство ополоумевшее от глупости Атрида-старшего войско. Успел! Прикрыл нас Менелай узкими плечами, замазал глаза Керы своей больной кровью. Хорошо, что затянулась рана, не сразу, к вечеру...

...А еще болтали, что не один Пандар-клятвопреступник стрелу к тетиве прилаживал.