Успел присесть – дротик просвистел возле самого уха. Присесть, выпрямиться, развернуться в прыжке... Спасибо тебе, дядя Эгиалей! Выучил!

Смерть кулем упала у моих ног. Дернул гривой конь, заржал гневно, ударили в землю копыта...

Уже убегая, уже выкрикивая запоздалые команды, я вдруг понял – не так. Что-то не так со Смертью! Не выдержал, оглянулся...

Не поверил своим глазам.

Женщина...

Думать было некогда, удивляться некогда, Смерть царила повсюду, и наскоро выстроенные аргивяне могли только отбиваться, отмахиваться копьями, не в силах помочь остальным.

В лагере шла резня. Шла, шествовала, катилась глиняным пифосом по муравейнику. Смерть была умна – главный удар пришелся по микенцам, которые в последние дни слишком рьяно подражали своему ванакту-винопийце. И теперь они умирали, даже не успев надеть на пьяные головы свои рогатые шлемы.

– Амазонки-и-и-и! Спасайся, кто може-е-е-е-ет!

Амазонки? Девы-воительницы из сказок? Говорили мне на Кипре, что будто бы и вправду живут какие-то амазонки возле моря Мрака. Неужто они? Да какая сейчас разница! Смерть не мужчина, не женщина. Она просто Смерть.

– Держаться! Держаться! Арго-о-ос! Этолия-я-я! Кур-р-р-р!

Невысокие гривастые кони раз за разом налетали на нас, выбивая из неровных рядов новые жертвы. В горячем воздухе свистели не только дротики и стрелы – волосяные арканы безошибочно падали, жадной змеей обвиваясь вокруг шеи, сбивая с ног, удавливая, утаскивая под конские копыта.

Мы умирали. И все-таки я приказал наступать. Наобум, в ночь, прямо на сваленные шатры. Где-то совсем рядом шум был особенно силен, значит, там тоже дерутся, там тоже не хотят пропадать зазря.

Я не ошибся. Прямо посреди разоренного лагеря мирмидонцев свирепствовал малыш. Голый, в съехавшем на левое ухо легком шлеме, с огромной кривой махайрой, он раненым медведем бросался прямо на копья, сбивал коней с ног, разрубал врагов одним ударом, наискось. Его кололи копьями, били булавами, но Лигерон был жив, был неутомим, был страшен.

Смерть встретилась со Смертью.

– Дядя Диомед! Я иду! Я иду!

Малыш понял все правильно. Мрачные аргивяне, воющие от злобы куреты и осмелевшие муравьи-мирмидонцы двинулись навстречу друг другу, сминая вражье толпище. Всадник (всадница?) на белом, украшенном драгоценным чепраком, коне рванулся навстречу Лигерону, взмахнул копьем...

Кривая махайра рассекла ночь.

– Хей-я-я! Аре-е-е-ей!

И Смерть дрогнула. Малыш хорошо выполнил мой приказ – бить по вождям. Даже Смерть без вождя теряет силу.

– Фтия-я-я! Агро-о-ос! Этолия-я-я! Победа-а! Победа-а-а!

Но до победы было еще далеко.

– Что, уважили тебя, Эвриал Мекистид? Сами пришли!

– Да катись ты!..

Мы отбились только под утро. Уцелевшие воительницы уходили за Скамандр, уволакивая на арканах пленных. Догонять не было ни сил, ни возможности. Только конники Фоаса рванули было вслед, потоптались по речному песку... вернулись.

Убитых было страшно даже считать. А смотреть на тех, кто попал в руки врагу – и того подавно. А еще говорят, что женщины добрее мужчин! Мы хотя бы не выкалывали глаза, не отрезали носы...

Деипилу, зазевавшемуся и попавшему под аркан, вспороли живот. Лучше бы я и вправду отдал троянцам бедолагу толстозадого! Добряк Капанид долго стоял на страшным трупом, булькал горлом, сопел, смахивал слезы кулачищем.

...А у эхалийских шатров так же плакал, размазывая слезы по круглому лицу, великий лекарь Подалирий Асклепиад. Даже волшебные руки Целителя не смогли спасти Махаона, его брата...

Мы тоже не щадили. Пленниц насиловали до смерти, рвали на части, распинали на земле, прибивая ладони кинжалами, толпились вокруг, злобно гогоча, натужно смеясь.