Потом, правда, я перестал думать о Сайнаре и о других красавицах, о телефоне и пиве и обо всем на свете, потому что услышал звук, от которого похолодел.

Мышцы мои напряглись, по телу прошла дрожь, когда этот звук резанул мой слух. Потому что я узнал не только, что это было, но и кто кричал.

Может быть, потому, что в этот момент уже подъезжал к дому Уилферов. А может, дело было в чем-то другом, в том, например, что я внутренне был настороже и предчувствие беды уже крепко засело в глубине моего мозга.

Как бы там ни было, я знал, кто кричит.

Я почти бессознательно нажал на тормоз, когда этот отчаянный крик царапнул мой слух, но в следующее мгновение я уже давил на газ и крутил баранку направо, выруливая к обочине. Затем я снова ударил по тормозам и чуть не ткнулся в зад старого синего седана, припаркованного перед маленьким белым домом с дорожкой из плоских белых камней, ведущей к парадному входу.

Там и стояла Одри. Стояла, глядя вниз, на газон, обхватив руками голову. И кричала.

Солнце не коснулось горизонта, было светло, и я тоже мог видеть Джиппи, еще лежащего на траве. Тело было согнуто и повернуто на бок. «Кадиллак» остановился, но все еще слегка покачивался, когда я выскочил из него и побежал по газону, окликая Одри.

Она услышала, повернулась ко мне и перестала кричать. Но рот был широко открыт, а глаза – как два пустых темных провала.

Я подбежал и опустился на колени рядом с телом. Да, это был Джиппи. Она сказала высоким и невыразительным голосом, почти без интонаций:

– Он мертв. Кто-то застрелил его, буквально минуту назад, подумать только – одну минуту назад. Выстрелил в него и убил. И он мертв.

– Нет, он не мертв, – сказал я. – Он без сознания, но он не мертв. – Это я произнес вслух, а про себя добавил: «Пока еще не мертв».

Я говорил тихо и не смотрел на нее, я смотрел на Джиппи, находившегося в футе от меня. Но Одри все-таки услышала и больше не кричала. Я пощупал пульс у Джиппи – он был слабый, нитевидный.

Внимательно, насколько хватило сноровки, я осмотрел раненого. С того момента, как мы расстались, Джиппи успел переодеться – теперь на нем были коричневые мешковатые штаны и бежевая спортивная рубашка навыпуск. К тому же он был чисто выбрит.

Слева расплывалось большое пятно, там, где сквозь ткань сочилась кровь, – наверное, она била фонтаном, – сразу после того, как в него попала пуля. Я рванул рубашку за полы и, осыпая пуговицы, обнажил его тело, надеясь, что Одри за моей спиной ничего не видно.

Он был ранен слева, чуть ниже ребер. Весь живот и левый бок были в крови, кровь пропитала верхнюю часть его штанов. Но сейчас кровь уже не хлестала, а слабой струйкой выбегала из маленькой черной дырочки чуть ниже ребер.

Я прикрыл рану промокшей рубашкой и встал.

– Одри, принесите из дома одеяло. Накройте его одеялом, чтобы ему было тепло.

– Хорошо, – сказала она и повторила: – Чтобы ему было тепло. – Но не двинулась с места.

Я побежал к машине и по своему телефону вызвал «скорую помощь» и полицию. Я назвал свое имя подошедшему к телефону офицеру, сообщил адрес Уилферов и добавил, что человек тяжело ранен из огнестрельного оружия в живот и даже, вероятно, умирает.

Потом я взял старое шерстяное одеяло из багажника «кадиллака» и пошел, теперь уже не спеша и как можно спокойнее, через газон к дому. Я тщательно укутал Джиппи одеялом, подоткнув концы, затем выпрямился и встал рядом с Одри.

Она молчала, оцепенев, все еще обхватив голову. Я взял ее за руки и повернул к себе. Она не сопротивлялась, но взгляд ее по-прежнему был прикован к Джиппи, распростертому у наших ног.

– Посмотрите на меня.