После того как она отпустила меня, я не мог ничего придумать, что бы ей сказать, а ее ресницы трепетали, как если бы она испытывала девичье смущение.

Наконец я сказал:

– Вы... вы не должны...

Я не стал додумывать окончания фразы, поскольку решил, что не стоит дожидаться момента, когда разгневанный ревнивец Джиппи будет гонять напуганных сестер по коридорам, и направился к выходу.

– Когда я увижу Джиппи, мистер Скотт, – окликнула меня Одри, – и буду с ним говорить... вы хотели бы что-нибудь передать ему?

– Ну что ж...

Я задумался, глядя на Одри через плечо – она теперь сияла, весело улыбалась и выглядела почти хорошенькой, эта невзрачная Одри. Я ответил:

– Скажите ему, чтобы не брал из холодильника мою банку пива. И чтобы не позволял переливать себе старой и утомленной крови. Да, и передайте, что хирург, который его латал... Джиппи не поверит, но вы все-таки передайте...

– Что именно, мистер Скотт?

– Он сказал, что Джиппи везунчик, – бросил я и заторопился к выходу. Я оказался вне поля ее зрения прежде, чем она смогла придумать, что бы еще у меня спросить.

Поэтому я отправился в одно из моих излюбленных мест на Ля Сиенега, где выпил пива в баре, чтобы утопить в нем мой голод, а потом заказал баранину на ребрах толщиной в дюйм и сел за столик в углу.

Наслаждаясь черным кофе и вдыхая табачный дым, в ожидании счета, я немного поразмышлял о сегодняшнем дне, который медленно, но верно шел к завершению. Я обозрел недавние события и заново глянул на людей, с которыми говорил, и подумал о Джиппи и его скважине, о мужчинах и женщинах, которых видел, и о тех, которых еще не видел. Потом подписал чек, получил три десятицентовика и воспользовался платным телефоном ресторана, находившимся недалеко от входной двери.

Я набрал номера телефонов, которые были записаны в моей записной книжке, номера Девина Моррейна, Изи Баннерса и Бена Риддла, но мои десятицентовики остались при мне. Куда же все подевались?

Потом я вспомнил имя Дональда Кори, заглянул в книжку и набрал номер его телефона. Тут наконец мне ответили.

Я сказал, кто я такой, изложил часть того, о чем собирался поговорить при встрече, и спросил, не могу ли я посетить его и отнять минут десять. Дональд Кори любезно ответил согласием. Но хорошо, если бы я выехал сейчас же, потому что уже половина девятого, а он привык ложиться рано.

Таким образом, мне ничего не оставалось, как выезжать немедленно, и минут через десять я уже входил в его большой и почти новый дом в Бель-Эйре, где даже бедные люди имеют деньги. Аудиенция длилась еще пятнадцать минут, стало быть, возвращался я от него около девяти. От Кори я хотел единственного: подтверждения или опровержения того, что Арнольд Трапмэн поведал мне днем, а именно, что идея выкупа доли «рабочего вклада» исходила не от него, а от мистера Кори.

Вот как протекала наша беседа – в кабинете, облицованном панелями из светлой сосны, где мы, сидя напротив друг друга в просторных креслах, потягивали коньяк «Реми Мартен». Кори оказался крепко сколоченным мужчиной шести футов ростом и лет сорока с небольшим. У него было полное розовое лицо и чрезвычайно обаятельная улыбка.

– Да, факты в основном изложены верно, мистер Скотт, – подтвердил он, когда я объяснил некоторые детали своего дела и повторил то, что сказал Трапмэн. – Кроме одной мелочи: я ни словом не обмолвился о том, почему хочу продать свою долю. Но думаю, что, зная мои обстоятельства, он ошибочно заключил, будто у меня финансовые затруднения. Он не упоминал про мои неудачи в бизнесе?

– Да, что-то такое было. Во всяком случае, у меня создалось именно такое впечатление.

– Возможно.