Николя казалось, что король каким-то невообразимым способом ухитрился стать свидетелем сражения.

— Даже если бы мы, желая навести наши орудия как можно выше, поставили их на якорные доски, наши ядра все равно падали бы в море! Можно сказать, Францию спасло чудо: необычайным стечением обстоятельств наши корабли оказались на том расстоянии от противника, когда возможна стрельба рикошетом; разбивая английские рангоуты, мы вывели из строя немало вражеских кораблей! Разумеется, были ошибки и непонимание неоднократно повторенных сигналов, о чем вы мне только что поведали. В конце концов, д’Орвилье указывает, что у противника было на три корабля больше, чем у нас, а также больше трехпалубных кораблей. При таких условиях опасно начинать погоню. Тем не менее адмирал Кеппель понес большой урон.

Склонившись над полом, король сблизил корабли на французской диспозиции.

— Они шли столь плотным строем, что каждый из английских линкоров мог одним выстрелом поразить сразу два наших судна.

Король поднялся и сел, Николя последовал его примеру.

— А как Шартр? Что вы, будучи оком короля, можете о нем сказать?

— Под огнем его высочество вел себя необычайно мужественно. В остальном же, сир, надо сказать, что ученик не может обладать знаниями мастера, а когда на кон поставлены государственные интересы, не стоит искушать судьбу, отдавая армию в руки ученика.

— Разве кто-нибудь когда-нибудь говорил со мной так искренне? — произнес король столь тихо, что Николя решил не принимать эти слова на свой счет.

— Ранрей, я хочу вас спросить. И помните, ваш ответ значит для меня очень многое. Вы были близки с королем — моим дедом. Вам лучше других известно, как сейчас пытаются опорочить его память. В чем, по-вашему, заключался главный его недостаток?

Николя растерялся. Отчего именно ему задан такой вопрос? И какие последствия он может повлечь за собой?

— Сир, так как Ваше Величество оказывает мне честь, задав столь деликатный вопрос, я отвечу, что покойный король, который, как и вы, являлся моим повелителем, отличался чрезмерной скромностью. И хотя у него был зоркий взгляд, он зачастую считал себя неправым. Не раз доводилось мне слышать, как, сказав: «Мне кажется, это справедливо», он, хотя и был прав, тут же отступал от своих слов: «Но мне сказали, что это не так, и получается, что я ошибся». Увы, нередко случалось именно так! Он зачастую ставил свое мнение ниже, а не выше мнения собеседника.

— Мне никогда этого не говорили, и я запомню ваш рассказ, — ответил король, лихорадочно теребя обеими руками пуговицу на фраке.

Опершись на напольную скульптуру, изображавшую травлю собаками оленя, он, не переводя дыхание, словно за ним кто-то гнался, быстро спросил:

— Известно ли вам о краже из Трианона, жертвой которой стала моя жена?

— Да, сир, мне рассказал господин де Сартин.

— Виль д’Аврэ узнал об этом благодаря нескромности одного субъекта из ее окружения. Разумеется, Антуанетта не захотела меня волновать, а в ее состоянии я не хочу ей надоедать. Но предмет, о котором идет речь, — бриллиантовый ключ, открывающий все замки в Трианоне, и я волнуюсь, как бы он не попал в дурные руки. Я знаю, дело поручено полицейскому инспектору, подчиненному Ленуара. Но этот инспектор одновременно является супругом кастелянши королевы. Я хочу, чтобы расследованием этой неприятной кражи занялись вы. У вас полная свобода действий, и Ленуар об этом знает.

— Сир, я буду в точности следовать инструкциям Вашего Величества. Однако мне придется говорить с королевой.

Король вздохнул:

— Хорошо. Постарайтесь в разговоре не упоминать, что это я вас попросил. Видите ли… Ну, в общем, вы меня понимаете.