Изменить размер шрифта - +

На подоконнике деловито склевывая хлебные крошки и кусочек яблока, подпрыгивал воробей. Катя с ужасом уставилась на открытое окно, через которое врывалось в комнату ослепительно яркое лето.

«Декабрь же на дворе, — с сомнением мелькнуло в ее голове. — Это куда ж меня занесло?»

Через голову воробья, едва не задев трогательные серо-коричневые перья, перелетел камушек и с шорохом прокатился по столу.

Со двора, через распахнутое настежь окно, донесся громкий шепот:

— Яру-уша-а!

Ярослава нахмурилась, закатила глаза к потолку. Подобрав подол, забралась на лавку, высунулась наружу:

— Чего тебе? — сердито спросила кого-то невидимого Кате. Девочка пока осмотрелась.

Комната, в которой она оказалась — довольно большая, светлая, с большим, украшенным разноцветными стеклышками, окном. Почти посреди комнаты, у окна — стол, по краям — простые деревенские лавки. Рядом с сундуком, из которого вывалилась Катя, пристроился еще один, поменьше, с плоской крышкой. На нем лежала толстая, явно старинная книга. В самом углу, загороженная тонкой кисейной занавеской, была кровать с выложенными горкой подушками. Вот и все убранство.

Ничего общего с городской квартирой Кати.

— Яруш, — за окном голос мальчишеский, томно-взволнованный, влюбленный, — завтра на ярмарку жаб привезут, якутских… Помнишь ли?

С Ярушкиной ноги слетел туфель, со стуком ударился об пол:

— Ясно дело, помню. И что с того?

Сопение за окном.

— Аким! Не томи: чего явился-то? Матушка говорила, что голову тебе оторвет, коли ошиваться под моим окном будешь?

Снова сопение:

— Яруш, на речку придешь ввечеру? Все идут…

Ярослава нетерпеливо повела плечом:

— Некогда мне.

— Не придешь?

— Не приду. Матушка не пустит все одно…

— Так не ждать тебя?

Ярослава всплеснула руками:

— Так не жди, говорю ж тебе! Ступай уже! Вон, всю траву повытоптал!

И захлопнула окошко с разноцветными стеклами.

— Это кто был? — любопытство победило здравый смысл, скомкав чувство такта и выбросив его вслед за испуганным воробьем, лишившимся своих крошек.

Ярослава исподлобья глянула на Катю, передвинула подушку для иголок:

— Да никто, — сердито поправила ленту в косе, — Аким, кузнеца сын.

— Гулять зовет?

Ярослава стрельнула в Катю синими глазами, словно молнию метнула:

— Зовет! — руки с вызовом сложила на груди. — И замуж зовет!

Катя ошалело моргнула:

— Как «замуж»? Ты ж маленькая еще…

— Что значит «маленькая». Пятнадцать годков уже. Да он и не сейчас зовет… А, — она неопределенно крутанула пальцами над головой, — когда-нибудь.

— А ты что?

Ярослава вспылила, схватила свое рукоделие, сгребла в охапку, да запустила в шкатулку для рукоделия, косо примостившуюся рядом с ней на лавке:

— А то не твое дело!

— Прости.

Катя покраснела. И далось ей это, лезть не в свои дела… «Мне бы со своими проблемами разобраться», — сердце съежилось от тоски и понимания, что случилось что-то, непредусмотренное мамой: грифона-то она не нашла. И кошка — Могиня куда-то исчезла.

Она шмыгнула носом. Колючий комок страха и обида подкрался к горлу, перехватил изнутри. Глотать стало нестерпимо больно. И страшно.

Катя подняла голову к потолку, уставилась в гладко струганные доски. А слезы никак не желали закатываться назад.

Быстрый переход