С Кубовым Григорий Иваныч любил вести душевные разговоры больше, чем с кем-нибудь другим.

— Устал я, Володя. — Что-то вся моя машина испортилась… Читаю другое прошение, а сам ничего не понимаю. Старость, видно, подходит… Потом ночью спать не могу. Вообще, нехорошо. Ужо, летом отдохнем.

Но отдохнуть Григорию Иванычу так и не удалось. Он серьезно заболел на четвертой неделе великого поста, хотя домашним ничего и не сказал. Болела грудь, томил по ночам кашель, кружилась голова, не было аппетита — одним словом, скверно. Однажды утром у Григория Иваныча хлынула кровь горлом. Он никому ничего не сказал и отправился к одному молодому доктору.

— Вы уж мне всю правду скажите, молодой человек, — предупредил он доктора. — Старым врачам я не верю… Очень уж они изоврались.

— Вы семейный человек? — пытливо спрашивал доктор.

— Да, но от этого мне не легче… Смерти я не боюсь, а желаю знать только правду. Об одном прошу: ничего не скрывайте…

Доктор долго и внимательно его исследовал, выстукивал, зыслушивал и, наконец, проговорил:

— Вы мне не нравитесь…

— Никакой надежды?..

— То-есть как это вам сказать… Конечно, бывают случаи, когда ткань легкого рубцуется…

— Попомню. Благодарю вас… Прощайте. Кстати, сколько я могу протянуть в счастливом случае?

— Как вам сказать: ну, месяц… гложет быть, недель шесть.

— Еще раз: благодарю. Я из неудачников, молодой человек, и пора кончить свою житейскую арифметику. Болезни последовательнее, чем наша глупая жизнь…

Дома Печаткин никому не сказал о своем положении, хотя Анна Николаевна и заметила, что он смотрит на неё как-то особенно. Всё свое время теперь Печаткин проводил с детьми. Большую часть дня он лежал на диване. Особенно любил он девочек, Любу и Катю.

— Миленькие мои девочки, как-то вы жить будете… — грустно повторял Печаткин, наблюдая своих любимиц.

— А что, папа? — спрашивала бойкая Любочка. — Будем жить, как другие живут. Да еще лучше проживем. Вот увидишь. Мы хорошие…

— Да, да… А хорошему-то человеку, голубчик, и мудрено жить на свете. Катя, ты запомни это…

— Запомню, Григорий Иваныч…

— Да, запомни, девочка. Будешь большая, будешь умная, еще труднее покажется… Но, как бы вам скверно ни было, помните всегда одно, что найдутся люди, которым еще хуже.

Печаткин любил говорить с детьми именно в такой отвлеченной форме, и они по-своему понимали его. Кате Клепиковой нравился самый тон таких разговоров, потому что один Григорий Иваныч умел говорить так душевно и вместе торжественно.

Из посторонних ежедневно посещали больного Кубов и монастырский дьякон. Григорий Иваныч чувствовал себя точно лучше в их присутствии и даже мог шутить. Утром дети были в гимназии, и больной был рад добродушной болтовне дьякона.

— Как ты думаешь, скоро я умру? — спросил однажды Печаткин.

— Не знаю, дотянешь до пасхи или нет… — так же просто ответил дьякон. — Скоро умрешь…

Печаткин как будто смутился и посмотрел на Кубова, присутствовавшего при этой сцене, испуганными глазами, а потом оправился и даже улыбнулся.

— А как жить хочется… — проговорил он, откидываясь на подушки. — Именно только больные в полной мере оценивают жизнь. Дьякон, похороните меня в общине… Там хорошо.