Вернемся, однако, немного назад — к тому моменту, когда Витт всячески пытался лично вступить в сношения с членами Южного общества.

Убедившись, что они колеблются и все еще не доверяют ему, мастер интриги решил действовать по-иному. От его имени Бошняк предупредил, что графу наскучила их недоверчивость и он полагает «предоставить их собственной судьбе». Такой оборот встревожил В. Л. Давыдова и его товарищей. На это, собственно, и рассчитывал Витт.

После сего демарша Бошняку, продолжавшему игру, нетрудно было уговорить Лихарева и Давыдова увидеться с Виттом на «контрактах» в Киеве в начале будущего года. Удостоверившись в верности графа Витта, убеждал Бошняк, они смогут обсудить «нужные меры в сообществе с главными начальниками заговора». Витт был близок к цели. Он надеялся, что удастся разузнать о контактах заговорщиков в военных поселениях, добыть данные о других ответвлениях заговора и иные сведения. Из-за «недовольной еще основательности оных» многое оставалось неясным.

Тем не менее Витт доложил обо всем царю. И что же тот? Как оценил усилия верного слуги? Заявил по поводу заговорщиков: «Не мне их судить». И как три года назад не дал хода делу о существовании тайного общества после доклада генерала И. В. Васильчикова, бросив в камин список заговорщиков, так и теперь не стал должным образом реагировать на донесение Витта.

Но сказать, что эти сведения не повлияли на него, и прежде всего на состояние его здоровья, будет неверно. Узнав о том, что заговорщики намерены первым делом устранить его, Александра, он стал чрезвычайно подозрителен, опасался отравления. Когда его личный врач Виллис предлагал ему лекарства, он отказывался их принимать, ссылаясь на то, что главная причина его недомогания — это расстройство нервов. И только следуя воле Божией он согласился принять лекарства, от которых до сих пор отказывался.

Но уже ничто не могло ему помочь. У него началась сильная горячка, видимо, простудного характера, силы его таяли на глазах. И 14 ноября Александр исповедался, причастился и соборовался. 19 ноября 1825 года он скончался. Царица сама закрыла его глаза и перевязала челюсть платком.

А дальше начинается загадочная история, в которой до сих пор все неясно.

Врачи, лечившие царя, Виллис и Штофреген, а также князь П. М. Волконский и барон И. И. Дибич подписали свидетельство о смерти. На другой день составили акт вскрытия, который подписали девять медиков и генерал-адъютант Чернышев. Затем тело было набальзамировано, одето в мундир армейского генерала с орденами, на руки надели белые перчатки. В таком виде покойного положили в гроб и повезли через всю, можно сказать, Россию в Петербург. На всем пути следования траурного кортежа сани с гробом тащили обыватели в своем верноподданническом рвении.

Через месяц с лишним, в начале февраля, золотая колесница (гроб переложили с саней), покрытая черным балдахином, въехала в первопрестольную. Городской люд, которому нечасто случалось видеть подобное, заполнил улицы. Как писал современник, даже кровли покрыты были зрителями. По обеим сторонам улиц, расчищенных от сугробов, от заставы сплошной цепочкой стояли солдаты, причем, согласно секретному приказу, с заряженными ружьями. По городу усиленно ходили слухи, будто во время проезда траурного кортежа произойдут выступления недовольных.

Ничего подобного, однако, не случилось. Процессия, окутанная траурным флером, отчего на белом снегу выглядела сплошной черной лентой, мирно и печально проследовала от Серпуховской заставы через город.

Гроб был установлен в Архангельском соборе, где короновали и отпевали российских самодержцев.