Царица записала в тот день: «Очень жарко: 21,5 градуса в комнате уже в 9 часов утра. Во время обеда пришел X. (видимо, председатель местного Совета. — Р. Б.) и с ним еще несколько человек. Авдеев смещен, и вместо него у нас теперь новый начальник охраны (первый раз он пришел осмотреть ногу Бэби, а второй раз — нашу комнату. С ним был молодой помощник). В отличие от своего отвратительного вульгарного предшественника этот кажется хорошо воспитанным. Всех стражников из внутренней охраны также услали. (Вероятно, открылось, что они крали наши вещи из сарая.) Эти двое потребовали предъявить им наши украшения, и молодой переписал их все. Украшения у нас забрали. (Куда их собираются поместить, на какое время и почему? Неизвестно.) Мне оставили лишь два браслета дяди Лео, которые я не смогла снять, как, впрочем, не смогла снять и обручальное кольцо Николая».

На следующий день, 5 июля, императрица пишет: «День провела как обычно. Приходил комендант с нашими украшениями, запечатал их и оставил у нас на столе. Теперь каждый день он будет приходить и проверять, не вскрыли ли мы пакет».

В субботу, 6 июля, отметив, что она играла в карты с Бэби и доктором Боткиным, Александра уточняет, что снова приходил комендант и на этот раз принес украденные ранее часы Николая, которые он нашел в одной из комнат, в кожаном футляре, как они и были. «Зовут коменданта Юровский», — заключает она без комментариев.

Яков Юровский, в прошлом фотограф, во время войны служивший санитаром, в революцию сделался областным комиссаром юстиции. Ему в это время было около сорока лет, и он казался любезным, скромным и образованным человеком. Проявляя вежливость по отношению к царской семье, Юровский в то же время очень строго относился к соблюдению безопасности. Он постепенно удалил всех авдеевских солдафонов, а на их место поставил отряд из десяти латышских стрелков, безмолвных, как истуканы. Их разместили на первом этаже здания. Монахинь, приносивших продукты, часовые перестали пропускать, а услуги доброго доктора Деревенкова больше уже не рассматривались как необходимые.

Там, на воле, «друзья» обеспокоены сменой охраны дома Ипатьева. «Смена охранников и коменданта помешала написать вам, — жалуется анонимный корреспондент Николая II в своем четвертом и последнем письме ему, словно не обращая внимания на предыдущие указания царя об отказе бежать и надежде на освобождение силой. — Знаете ли вы, по какой причине это было сделано? Отвечаем на ваши вопросы. Мы — группа офицеров русской армии, не забывших сознания долга перед царем и Отечеством. Не сообщаем вам более подробной информации по причинам, которые вы поймете, но ваши спасшиеся друзья Д. (Деревенков? — Р. Б.) и Ч. (возможно, бывший камердинер царя Чемодуров, находившийся в это время в тюремной больнице Екатеринбурга. — Р. Б.) нас знают. Час освобождения близится, и дни узурпаторов сочтены.

Славянские армии движутся к Екатеринбургу. Они уже в нескольких верстах от города. Наступает критический момент, и не надо бояться кровопролития. Не забывайте, что в последний момент большевики будут готовы к любым преступлениям. Этот момент настал. Нужно действовать. Будьте уверены: пулемет на втором этаже не представляет опасности. Что касается коменданта, то мы сумеем его убрать. Ждите свистка в полночь. Это будет сигналом». Подпись: офицер.

На этот раз ответа не было. Было ли письмо перехвачено латышскими охранниками в момент, когда его пытались переправить царю через нового посредника? Был ли открыт заговор? Или же (если все письма «офицера» все-таки были провокацией большевиков, призванной оправдать будущее преступление) царь разоблачил провокацию большевиков?

Протокол исполнительного комитета местного Совета, заседавшего 18 июля, на следующий день после казни Романовых, похоже, подтверждает первую версию.