Вышел я из церкви очищенным, с каким-то особым настроем души. Мною владело благостное состояние умиротворения и покоя. Передо мной по ступенькам спускалась женщина в черном одеянии – монахиня ли, а может – в скорби по умершим. Я не обратил на нее внимания, и тут она обернулась. Из-под темной косынки выбивались льняные волосы; аккуратный, немного вздернутый носик, алые губки бантиком. А глаза! Синие, яркие – я в них просто утонул! Темная и свободная одежда скрывала фигуру, но и так было понятно – женщина молода и стройна. Я понял, что пропал! Виной ли тому длительное отсутствие женщины или красота незнакомки, а может – время пришло.

Скользнув по мне взглядом, девушка отвернулась и пошла к выходу из крепости. Меня как толкнуло – я двинулся за ней, отпустив на приличное расстояние. Незнакомка не оглядывалась, шла неспешно, но и не заглядывала в попадавшиеся по пути торговые лавки, коими полон был центр города.

Пройдя квартала три, она зашла во двор дома. Я потолкался на углу – девушка не выходила, и я понял, что она пришла в свой дом. Из соседнего дома вышел мужичок, почти старик, и, опираясь на палку, направился в мою сторону. Надо разговорить, узнать – кто она? Ежели замужняя, лучше выбросить из головы. За прелюбодеяние в эти времена наказывали строго, причем женщину – суровее, а мне лишние проблемы ни к чему. А замужем она может быть – шла-то в платке. Незамужние девушки ходили простоволосые, без платков, придерживая волосы головной ленточкой. Единственно – в церковь женщинам положено ходить с покрытой головой.

Мужичок подошел поближе; чтобы завязать разговор, я ляпнул первое, что пришло в голову:

– Кузницы есть на вашей улице?

Мужичок от удивления чуть палку не уронил.

– Это кто ж тебе такое сказал? Отродясь кузнецов у нас не было. Сам не слышишь – молотки не стучат, окалиной да углем горелым не пахнет.

– Извини, отец, видно, позаплутал чуток. А кто на улице живет?

– Мастеровые в основном – шорники, столяры.

– А в третьем доме от меня?

Дядька хитровато прищурился, улыбнулся:

– Вот оно что! А то – про кузницу! Вдовица там живет, муж с малолетним сынишкой о прошлом годе утонули, лодка перевернулась на Оке. Еленой звать. По нраву пришлась?

– Понравилась, – не стал скрывать я.

– Не получится у тебя, паря, – констатировал мужичок. – Себя блюдет. После смерти мужа к ней уже подкатывались с нашей улицы – всех взашей погнала. Уж очень мужа любила, убивалась.

– Чем живет?

– Пошивает, тем и кормится.

Я вытащил из кошеля полушку, сунул прохожему в руку. Он подслеповато вгляделся, поблагодарил.

– Хочешь познакомиться?

– Хочу.

– Купи на торгу шелка или другого чего, сделай заказ, а там уж не зевай.

– Спасибо, отец.

Я отправился домой – вернее, в свою комнатку в Ивановых хоромах. А верно подсказал сосед ее.

Женщины на Руси сами ходили на торг и в церковь, исключения – Псков и Новгород, там нравы посвободнее, женщины участвовали в вече и других мероприятиях. В Москве обстановка была поудушливее, значительно строже. Да и мужи в Москве приучены были гнуть спину – прочий люд перед князьями и боярами и все – перед государем. Так что – или с заказом в дом, или знакомиться в церкви, вернее – по дороге.

Коли блюдет себя – нельзя честь ее запятнать. Я что – воин, не обремененный жильем и семьей, сегодня – здесь, а завтра – там; уйдешь с дружиной в поход – и может статься, не на один год. Уж больно Россия велика, а дороги – отдельный разговор, даже не разговор – плач, напоминающий поминальный.