Было поздно, когда постояльцы поднялись наконец из-за стола. «Спокойной ночи!» — говорили они друг другу, прикладывая руку к груди. «Спокойной ночи!» — бормотал растроганный Хаджи Милети.

Освободившись от мучивших его сомнений, счастливый, направился он в свою комнату. Перед сном молился дольше, чем обычно. Шептал старые молитвы, которые не вспоминал годами. Но сон, как и в прошлую ночь, был тягостным, беспокойным. Во сне его преследовала желтая луна, которая, как рана, разъедала спину Мраморного моря, и этот кошмар преследовал его целую ночь. Несколько раз он просыпался, шептал: «Спаси, Всевышний!» — и засыпал вновь. Утром он проснулся с головой тяжелой, точно свинец.

VIII

С каждым днем все больше холодало. Чем дальше он продвигался, тем выше и выше казалось ему небо. Оно словно хотело оторваться от грешной земли.

Хаджи Милети оставлял позади один за другим города и поселки Албании. Налегке мулы двигались намного быстрее. Да и стражников, которые раньше замедляли ход каравана, теперь не было. На душе посветлело, и дорога показалась Хаджи Милети намного приятней.

В Дурресе, Эльбасане, а затем и в Охриде он отметил про себя, что женщины встречались ему на улицах гораздо реже. Видимо, фирман все же вступил в силу. Он почувствовал, как что-то кольнуло его в сердце. Почему-то он считал, что это случится гораздо позднее, когда он будет уже дома, а это значит, что у него не будет случая убедиться в этом самому. Однако в здешних краях фирман, видимо, уже действовал. Оно и понятно: в городах, куда караван доставил чадру раньше, фирман раньше вступил в силу.

И чем ближе был дом, тем заметнее становилось отсутствие женщин на улицах. «Эта осень будет осенью без женщин, — подумалось ему. — И наступившая зима будет зимой без них. А вслед за зимой такими же будут все зимы, все весны…»

Хаджи Милети старался не думать об этом, но не мог. Мир казался ему холодным, серым, застывшим, как во время затмения. И те редкие женщины, которые попадались ему на глаза, тоже казались холодными. Притихшими, погрустневшими были и мужчины. Это оледенение, это запустение ощущалось и в них.

Хаджи Милети почувствовал, что его душу вновь охватывает то смятение, которое он недавно с таким трудом преодолел. Но тщетно пытался припомнить он все сказанное за столом на том постоялом дворе в Шкодре. Его недавние собеседники казались ему призраками, привидевшимися во сне, едва различимыми, бледными тенями.

И каждый раз, когда на дороге встречалась ему девушка или женщина с открытым лицом, он думал о том, что она, возможно, станет последней. И даже если ему как караванщику придется еще раз проделать этот путь, он никогда больше их не увидит. Люди печалятся, когда отцветают розы, когда увядают лилии. Но это — мимолетное огорчение, поскольку исчезают они на несколько месяцев. А представьте, если бы людям сказали: полюбуйтесь на эти розы, они — последние. Аллах повелел, чтобы никогда больше не росли они на этой земле. Что тогда?

То же происходило с женщинами. Могло случиться, что он вновь прибудет в эти края с грузом золота или ковров и не увидит их больше. Всех их поглотит ночь. И эту чуму привез сюда он.

Тщетно старался Хаджи Милети рассеять свою печаль. Разве он издал этот фирман о ношении чадры? Да и кто он такой? Мелкая сошка, простой караванщик, подневольный человек. Но оправдания эти принимал лишь разум, сердце их отвергало. Внутренний голос словно нашептывал ему: не случайно же именно тебя выбрали для этого дела. И в его сознании, непривычном к такого рода терзаниям, вина приобретала невиданные размеры. Ведь он причинил это зло. Это он тянул за собой эту черную завесу, переходя из города в город, из села в село. Он — сатана с черной отметиной, нечистый, затмивший луну. Их ненависть никогда не даст ему покоя.