Так, в полудреме, он продолжал свой путь и вот, очнувшись от размышлений, вздрогнул: перед ним в ночи белел песчаный берег, полого спускающийся к морю. Да, это было то самое место, где он пел во весь голос. Вот и тот источник, где он впервые увидел их… Теперь кругом было пустынно, безжизненно. Камешки, мох под желобками источника были серыми, холодными, чужими.

Он спешился и, неловко ступая, направился у источнику. Он и подумать не мог, что от воды, так же как от покинутого виноградника или невспаханного поля, может веять запустением. И от этого запустения вода казалась какой-то особенно холодной. Но это была не живительная, а смертельная холодность.

Пить эту воду не хотелось. Он огляделся по сторонам, как будто ожидая появления чужеземок. Он невольно представил их: чужие, равнодушные, с лицами, скрытыми чадрой. «Нет, — подумал он. — Пусть лучше не появятся никогда, чем вот так, словно немые призраки».

Он резко повернулся и направился к каравану. Но не сделал он и сотни шагов, как тело его стали сотрясать рыдания. Такого с ним никогда не было. Он не вытирал текущих по щекам слез, не пытался сдерживать себя. В голове лишь мелькнуло: как хорошо, что мулы существа неразумные.

Караван продвигался все дальше на восток. Царство женщин оставалось позади. Начинался мир многовековой чадры, в котором не было ни волнующих женских глаз, ни крамольных мыслей. Но теперь он вступал в этот мир словно чужой. «Упаси меня, Всевышний!» — повторил он несколько раз. Потом мысли его смешались, словно от порыва налетевшего ветра. Вспомнилось все, что видел и слышал за последнее время. Ему нестерпимо захотелось крикнуть: «Скрой солнце и луну, о Великий! Скрой звезды и море, только их пощади!»

Дорога приближалась к берегу моря. Столица была недалеко.

«Проклятый фирман!» — вырвалось у него. Никогда раньше он не позволял себе такого.

Песчаный берег, по которому гулял порывистый ветер, казался еще более пустынным и серым. Крошечные песчинки, холодные и надоедливые, жгли в уголках глаз. «Отмени фирман!» — почти простонал он, словно кого-то предупреждая, прежде чем сразить ножом.

Караван приближался к Орман-чифлику. Еще издали увидел он темнеющие островки деревьев на его подступах. Мрачные предчувствия не покидали Хаджи Милети. Не перебросившисы ни с кем ни словом, не отряхнув с себя дорожной пыли, он распряг мулов и направился в комнату, отведенную ему для ночлега. Лег, вытянулся. Нет, уснуть он не мог. Поворачиваясь с боку на бок, поднялся, зажег керосиновую лампу. И под ее тусклым, навевающим тоску светом заплакал навзрыд.

IX

Его арестовали ранним утром. Еще не рассвело, когда в комнату постучали и, не говоря ни слова, не причиняя боли, не волоча и не толкая, на его еще мягкие ото сна руки надели наручники.

Но не меньше, чем сам Хаджи Милети, которого взяли без единого объяснения, были удивлены его пленители. Их поразило его спокойствие и непротивление. Ничего не понимая спросонок, он рассматривал наручники, словно не веря, что видит их на собственных руках.

— Что я такого сделал?

Но в голосе его не слышалось жалобы. Скорее он походил на человека, который, отрезвев порле пьянки, хочет узнать, чего он такого по пьяному делу натворил.

— Скоро узнаешь, — был ответ.