Опирос лег рядом со статуэткой из оникса на холодный камень. Физические ощущения отделились от сознания.
Рядом с ним уже не было фигурки, вырезанной из оникса. Статуэтка расплылась, начала неожиданно расти в размерах — или это он уменьшался? Поэт чувствовал, как все движется, как кружится голова… Теперь рядом с ним лежала сама тьма — не черная фигура, а средоточие черноты. Тень музы Тьмы.
Она шевельнулась. Клинур лениво повернулась к поэту, увидела его, и ее повернутое в профиль лицо расплылось в улыбке. О, жестокое равнодушие ее улыбки!.. Муза поманила рукой. Опирос придвинулся к ней, его руки сомкнулись вокруг эбеново-черной фигуры. И его руки стали порождением тьмы — все его тело стало теперь тьмой. Их тела сплелись в любовном объятии. Приблизился миг экстаза, головокружительный и невыносимый. Затем тьма исчезла. Тело Опироса вновь стало материальным. Он обнимал девушку несказанной красоты, с нежной кожей, с улыбкой на полуоткрытых губах, с глазами, полными бездонной мудрости. И вдруг она вырвалась из его объятий, держа его за руки, заставила поэта подняться и повела его за собой.
Только тогда Опирос разглядел маску холодной жестокости на ее лице…
…Сетеоль тяжело дышала. Мерцающая туманность, которая на мгновение затмила лунный свет у алтаря, внезапно рассеялась, как призрачное видение. Там, где раньше лежали Опирос и темная статуэтка, сейчас был лишь голый камень.
— Ты где? — позвала она. — Где он? — Сетеоль повернулась к Кейну.
— За гранью сна, — буркнул Кейн. На его лице тоже было написано легкое удивление.
— А когда он вернется? — упорствовала Сетеоль. — Боже, когда он вернется?..
— Это и есть тот риск, о котором мы говорили. Опирос вернется, когда сон, в который ввергла его Клинур, закончится. Когда — не знаю. Зависит от того, как долго будут блуждать они по ее царству, прежде чем Опироса унесет поток одного-единственного сна, и от того, как долго будет длиться этот сон. Вот только как соотносится время во сне и то время, которое мы знаем? Там течение времени согласуется с ритмом сна, а не с законами природы. Час может промелькнуть как секунда, и наоборот. Да и вообще — раз уж мы об этом заговорили — как заканчивается сон? Существует ли конечный момент отдельного сна — или же сны сливаются друг с другом, следуют чередой, пока спящий не проснется и не разорвет цепь картин?
— Значит, ты не знаешь?! — аристократическое лицо Сетеоль скривилось от переполнивших ее чувств. — Кейн, ты — проклятый выродок! Ты убил его!
— Возможно, — пожал тот плечами. — Но Опирос сам все решил, хотя я и объяснил ему, насколько рискован этот эксперимент.
— Чернокнижник… — пробурчала Сетеоль. Лицо ее вновь сделалось бесстрастным. — Вы оба сумасброды. Не знаю, кто больший…
Она сидела неподвижно, высоко подтянув колени и опершись о них подбородком, и неотрывно глядела на лунный круг у алтаря.
— Ожидание может затянуться на всю ночь, — произнес Кейн бесцветным голосом. — Мои люди развели костер у входа, чтобы было не так сыро. Отчего бы тебе там не подождать?
Сетеоль помотала головой и пробормотала что-то неразборчивое. Ее широко раскрытые глаза не мигая смотрели на камни, залитые лунным светом. Кейн обошел своих людей. Им нечего было ему сообщить. Когда он вернулся, девушка сидела все в той же позе. Ночь выдалась теплой, и Кейн сказал Левардосу, что незачем поддерживать огонь. Если враги искали их в потемках, ни к чему было выдавать себя блеском костра. Почти полная луна давала достаточно света для глаз, привыкших к ночи. Двух факелов внутри святилища Кейну хватало, а снаружи, в темноте, стояли на страже его люди, невидимые для возможного неприятеля. |