— Ждать, ждать! — прошептал Березов и повторил себе: — Все, что можно сделать, делается!

Чтобы заполнить тягостно плетущееся время, он поминутно поворачивался к столику, всматривался в карту, где уже четвертая точка обозначала бег Луконина, снова пропадал в широком кресле, снова закрывал глаза, чтобы лучше видеть, что совершается в море. На всех сторонах бушевал ураган. Полусотня траулеров, танкеров и плавбаз держат носом на волну, пересиливая стихию. Два траулера гибнут, к ним пробиваются товарищи, Карнович уже подоспел, других не пускает буря. А южнее сгущения рыбацкого флота, то наперерез циклону, то ему навстречу, то припадая к воде бортами, то зарываясь в волны, та носом пробивая их, летит на Ян-Майен Луконин, изо всей мочи летит Луконин…

Кратковременную тишину разорвал стрекот морзянки. Березов привскочил в кресле, ему не нужно было перевода радиста, чтобы разобраться в сообщении. Карнович докладывал, что «Ладога» перевернулась вверх килем и пошла на дно. Двадцать один человек команды спасены, боцман и капитан погибли, еще о двух, мотористе и стармехе, пока неизвестно — поиски продолжаются…

И только закончилась передача Карновича, радировал Луконин:

— Осветил прожекторами «Коршуна», организую помощь.

Нервы Березова сдали. Страшное напряжение этой ночи прорвалось молчаливыми слезами. Он скорчился в просторном кресле, вытирал платком лицо. Оба радиста, повернувшись к Березову спиной, делали вид, что, занятые своим делом, не замечают, что происходит с их начальником.

14

В момент штормового предупреждения на полубаке и на палубе «Бирюзы» тоже были понаставлены забондаренные бочки с рыбой, приготовленные к сдаче. Боцманская команда спешно убрала их в трюм. Степан собирался было часть бочек оставить в шкафуте, закрепить там распорками и клиньями, увязать брезентом. Капитан велел и эти бочки перенести в трюм и там укладывать аккуратненько «на стакан» — в стояк, а не в лежку и так, чтобы нигде не оставалось и пальца свободного пространства.

Заметив, что его распоряжения исполняются без энтузиазма, Карнович с мостика рявкнул в мегафон Степану:

— Милорд, просил бы пошевелиться! Два раза не повторяю.

И когда сияющий тихий вечер внезапно превратился в бурную ночь, на палубе «Бирюзы» не осталось ни одного лишнего предмета. Карнович обошел судно и ни к чему не сумел придраться. Он даже сказал, что штормовых лееров натянуто излишне — держась за один, будешь толкаться о другой.

— Больше лееров, легче переходить из носового кубрика на корму, если понадобится, — возразил Степан.

— Обязательно понадобится, — подтвердил Карнович. — И в связи с этим, дорогой граф, я предложил бы вам вообще на одну ночку переселиться из кубрика в кают-компанию, чем шествовать, в смысле шастать, цепляясь за леера. Кто-кто, а вы понадобитесь на корме.

Степан, подумав, прихватил матрац и одеяло с подушкой и водрузил временную постель на скамье в салоне. Его примеру последовали рыбмастер и тралмастер с помощником, у всех были дела на корме. Оставшиеся матросы тоже не захотели сидеть в носовом кубрике — на корме находились и гальюн и камбуз.

Карнович, удовлетворенный, возвратился в рубку. Шарутин, именовавший «восторгом перестраховки» стремление капитана педантично выполнить все мельчайшие требования штормовых инструкций, встретил друга язвительным экспромтом:

— Восторг перестраховки немыслим без сноровки, немыслим без умения трястись при тишине, на холоду потения, озноба на огне.