– Почему вас не было на утренней мессе вместе с вашим королем? Вы не присутствовали также при выезде на охоту. Вы действительно поджидали нас здесь? Кстати, и ваш сын Гизельберт не явился приветствовать нас. Неудивительно, что у вас во дворце царят такие порядки! Моя невеста жалуется, что пропала ее статс-дама, благородная Аранбюржа, и едва удалось подобрать ключи к сундукам с платьями принцессы. Подойдите сюда, любезный граф Альтмар, подтвердите мои слова. Во дворце все с ног сбились, подыскивая, во что бы одеть Фрерону…

Словно ища защиты от Ренье, Карл жался к своему фавориту, рослому, светловолосому графу. Уже давно было замечено, что Карл охладел к прелестям дам и все чаще льнет к таким вот рослым крепким придворным. Нынешний его фаворит из простого стражника у дверей королевской опочивальни в считанные недели стал графом Аррасским. Оттого-то знать и настояла, чтобы король ради продления рода обручился с саксонской принцессой. Но даже на встречу с невестой Карл прибыл рука об руку с дорогим его сердцу Альтмаром. Сейчас этот новоиспеченный граф лишь тупо улыбался и твердил что-то насчет того, что оленуха и в самом деле слишком светлая, и королю, пожалуй, и в самом деле не стоило проливать ее кровь.

Ренье же, проигнорировав слова Карла об исчезновении дамы Аранбюржи, проговорил:

– Не гневайтесь на Гизельберта, государь. Я уже говорил вам, что мальчишка остался в Вердене по причине нездоровья. Меня же в самом деле не было сегодня с утра во дворце Аахена. Но мой канцлер архиепископ Ратборд, похоже, неплохо справился с подготовкой к охоте. Я же оказался у вас на пути случайно. Я ехал из аббатства святой Моники, где покоится прах моей незабвенной супруги Альбрады – да будет земля ей пухом. Ведь сегодня день Пресвятой Богородицы,[74] и я возымел желание вознести молитву над ее могилой.

И герцог набожно перекрестился.

Однако Карл насмешливо прищурился.

– Как это трогательно, клянусь благостным небом! Наверное, вы просили у духа своей жены прощения за то, что, не прошло и месяца со дня ее кончины, как вы уже просили руки моей дочери Гизелы?

Ренье почувствовал, как в нем вскипает злость. Уже второй раз этот коротышка Каролинг при посторонних намекает на его неудачное сватовство. Герцог перестал улыбаться и резко шагнул вперед. С силой, которую, казалось, трудно ожидать в его не слишком массивном теле, он поднял тучного Карла и почти швырнул в седло, да так, что у того лязгнули зубы.

– Теперь можете наслаждаться зрелищем, как собаки будут пожирать кишки оленя. Я же покидаю вас, государь. Мой канцлер позаботится о том, чтобы пир во дворце прошел достойно.

Теперь он и сам вскочил в седло и поехал прочь. Эврар, до этого державшийся в стороне безмолвно, как тень, двинулся следом.

– Куда теперь? – спросил он, когда они отъехали на достаточное расстояние. – Вернемся узнать, как обстоят дела в Молчаливой Башне?

Ренье отрицательно покачал головой.

– Нет. Ты поедешь туда один. Я же двинусь к Святой Монике. Мне надо показаться там, дабы глупые монахини могли впоследствии подтвердить, что сегодня я молился на могиле супруги.

– А как же Аранбюржа? Разве вас уже не волнует то, что она наверняка сообщила?

– Ты глуп, Эврар, – отрубил герцог. – Леонтий способный человек и сделает все без меня. Но ты приедешь за мной, когда у вас будет что поведать.

Ударив шпорами коня, он двинулся вверх по склону в сторону монастыря.

Бревенчатая постройка монастыря Святой Моники располагалась на самой вершине холма.