* * *

После школы полагалось пройти обязательную военную службу, но Самуил был от нее освобожден из-за астмы и травмы спины, заработанной при игре в регби. Это позволило ему получить стипендию и поступить в Королевскую академию музыки, самую старую консерваторию в Англии, основанную в 1822 году, куда попасть было очень непросто.

По одному из таинственных совпадений этот сияющий день, первый день занятий, когда Самуил приступил к систематическому изучению музыки, стал одним из самых черных дней в его жизни.

К дому Эвансов юноша шел пешком, чтобы немного остудить голову: он пребывал в такой эйфории, что казался пьяным. Пришел где-то около семи вечера, и едва переступил порог, тяжелое предчувствие обрушилось на него, будто удар кулаком в солнечное сплетение. Лидия вышла навстречу, чтобы его предупредить.

– Погоди, Сэм… – только и успела сказать она, схватив его за жилетку, но юноша рванулся вперед, не дав ей времени продолжить.

В гостиной сидела молодая женщина крепкого сложения и с такими светлыми волосами, что казалась альбиноской.

– Самуил?.. Я Хайди Штайнер. Ты помнишь меня? – заговорила она по-немецки. – Нет, конечно: где тебе помнить, ты был совсем маленький, когда мы виделись в последний раз. Я дочь Петера Штайнера.

Это имя тоже было незнакомо Самуилу. Он много лет не говорил по-немецки, но все сказанное понял. И ждал продолжения, а тяжесть в желудке не проходила, становилась сильнее. По языку он догадался, что речь пойдет о его родителях.

– Я смогла тебя найти, поскольку знала, что тебя вывезли в Англию на Kindertransport, а там записывали все данные детей. В твоей карточке значатся все семьи и приют, где ты жил до того, как тебя приняли Эвансы, и школа квакеров тоже.

Она добавила, что не смогла разыскать его раньше: прошли годы, прежде чем побежденным удалось наладить новую жизнь. Германия лежала в руинах, униженная, обнищавшая, и Австрия разделила ее судьбу.

– Вначале мы рылись в мусорных кучах, искали объедки, – рассказывала Хайди. – Голодали так, что не осталось ни собак, ни кошек, даже крыс всех переловили.

Петер Штайнер, отец Хайди, подозревал, что при нацистском режиме его свобода под угрозой; высокопоставленные друзья предупредили, что гестапо держит его под прицелом, обвиняя в симпатиях к коммунистам. Он спрятал деньги, которые в случае чего обеспечат его семью; он и не представлял себе, что поражение превратит эти банкноты в простые бумажки. Вместе со сбережениями Штайнер сохранил документ о купле-продаже клиники и квартиры Рудольфа Адлера, а также письмо, в котором объявлял, что покупка была фиктивной и законным владельцем является Адлер.

– Мне жаль, Самуил. Дом был разрушен при бомбежке, – сообщила Хайди.

Он понял, что женщина ходит вокруг да около, стараясь выиграть время. Что может значить для него какая-то собственность в Вене? Ради этого не стоило ехать так далеко.

Хайди поведала, что два ее брата, призванные в армию совсем юными, не вернулись с поля битвы. Одна сестра умерла от тифа, другая исчезла, когда русские оккупировали Австрию. Из шести детей Штайнера выжили только она и самый младший брат; осталась еще мать, но она в приюте для престарелых.

– Отца арестовали в сорок третьем году, признали коммунистом, конфисковали аптеку и наш дом. Он умер в Аушвице, – сказала Хайди.

– Соболезную, это ужасная трагедия… Но скажи: а о моих родителях что-то известно?

– То, что я должна рассказать, Самуил, очень печально, но за этим я и приехала. Нельзя жить в неизвестности – это хуже, чем скорбь… Твоего папу арестовали, когда он лежал в больнице, тяжелораненый, через два или три дня после Kristallnacht, этой подлой Хрустальной ночи… – Хайди запнулась, не зная, как продолжать.