— Бога сегодня увидим, — сказал Лютиков. — Никогда не видел, думал, что и не увижу уже… А вот — сподобилось!

— Ишь чего захотел, — неприязненно сказал Сланский. — Бога узреть. Архангелов тебе мало? Бог, брат, он, как солнце, только подразумевается. Он везде, понимаешь? Ты транспарант оформил?

— А как же! — с законной гордостью развернул бязь Лютиков.

Староста долго вчитывался в текст, шевелил губами и, казалось, искал в словах Лютиков скрытый подтекст. Разумеется, никакого подтекста он в лозунге не нашел, но не преминул уколоть поэта:

— Все люди нормальные, а тебе обязательно выпендриться нужно! Я же тебе принес примерные лозунги, выбрал бы чего-нибудь из них, так нет, талантливость свою продемонстрировать захотел…

Впрочем, тут же внимание старосты переключилось на Голдберга и Аренштадта, которые пришли в хитонах, но без транспаранта.

— Где материя? — обрушился староста на поэтов. — Спрятали до лучших времен? Так не наступят они, при Вечности живем! Ох, отольются вам мои невидимые миру слезы! Потомки Иакова!

Однако командовал на зеленой поляне не староста, то и дело Сланскому приходилось бегать к стоявшим у зеленой хурмы ангелам для получения инструкций, поэтому зычную команду «На крыло!» староста воспринял с видимым облегчением.

Летели долго.

Такого Лютиков не видел даже в Москве во время майских праздников трудящихся. Душ в небесах было видимо-невидимо, больше, чем ангелов. И это было понятно, ангелов в свое время создал Бог, а люди размножались самостоятельно, подчиняясь приказу сверху. Сказано было однажды: «Плодитесь и размножайтесь!» Даже если учитывать тот факт, что в Рай попадали далеко не все, подавляющее число родившихся на Земле осваивали прямо противоположные просторы, все равно за время существования человечества ряды жителей Рая существенно пополнились. Даже подчитать число его обитателей было, пожалуй, невозможно.

Колонна душ, летящих впереди жителей экспериментальной райской обители, воодушевленно распевала:

Небожителей, играющих на арфах, оказалось столько, что исполняемые ими мелодии превратились в одну чудовищную какофонию и всякие попытки ангелов навести в рядах музыкантов какое-то подобие порядка были изначально обречены на неудачу.

Белые стремительные волны ангелов прокатывались над толпами и уносились туда, где золотились семь чаш гнева и алмазными блестками высверкивала в синеве Благодать.

Лютиков так и не понял, ради чего они проплыли мимо архангелов сомкнутыми рядами, только уже дома, после некоторых размышлений, он пришел к выводу, что летали они себя показать и других посмотреть. Все, как на Земле, там ведь тоже ради этого на демонстрации ходили, чтобы знакомых увидеть, пройти с воплями мимо трибун да на девочек симпатичных посмотреть.

Вечером зашли Аренштадт и Голдберг.

— Чего ж вы, мужики, без транспаранта вышли? — подколол их Лютиков. — Облажались, облажались!

— Видите ли, Володя, — ответил Аренштадт. — Сегодня был… как это сказать, чтобы вас не обидеть… не наш сегодня праздник. Бога мы, конечно, чтим и архангелов сильно уважаем. Но вот этот Святитель… Он же христианин, а мы с Голдбергом, сами понимаете, к хасидам тяготеем. И эти транспаранты… Не знаю, зачем они нашему старосте, может, и приказал кто сверху, но мы ведь не на революционный митинг ходили!

— Идем мы после праздника с Исааком, — неожиданно вступил в разговор Голдберг. — Просто прогуляться решили, хоть староста и орет, что мы не просто так гуляли, а слабое место в охране херувимов нащупывали. Смотрим, в озере мужик заплыв совершает, а на него с берега люди смотрят.